Голливудские мужья - Коллинз Джеки

«А Джимми Стебан – ничего себе», – говорила Джессика-Мей.

«По мне Горман лучше», – подхватывала Сэлли. После этого часами обсуждались плюсы и минусы каждого.

Иногда они замечали девочку и воинственно спрашивали: «А тебе кто из них нравится?» Она не отвечала, и тогда они заливались смехом и о чем-то шушукались.

Фермерша была женщиной доброй. Муж ее был довольно бесцеремонным дядькой с огненными волосами и такой же бородой. И еще два маленьких злодея – десяти и двенадцати лет – эти целыми днями шкодничали. Все же девочка как-то вошла в эту семью и ждала, когда шериф найдет кого-нибудь из ее братьев или сестер, чтобы кто-то забрал ее к себе. О содеянном она не жалела. Отец и его размалеванная шлюха заслуживали свою участь.

Больших денег в семье фермера не водилось, и вскоре девочке сказали: иди работать и вноси вклад в семейный бюджет. В выходные она стала подрабатывать в единственном в городке супермаркете. Прошел ее шестнадцатый день рождения. Но она никому не сказала. Кому в этом мире до нее было дело?

По ночам в комнате, которую она делила с сестрами, девочка лежала и часами смотрела в потолок: что же с ней будет? Оставаться в городке она не собиралась и в тайне от всех начала откладывать чаевые, иногда достававшиеся ей в магазине. Формы ее наконец-то начали наливаться соком – подросла грудь, сузилась талия. Внезапно она стала выглядеть как женщина, и мальчишки в школе начали обращать на нее куда больше внимания, чем прежде. Особенно один, Джимми Стебан, он стал прямо-таки преследовать ее. Семнадцатилетний, черноволосый, спортивного сложения. Девочка старалась его не замечать, потому что знала: он нравится Джессике-Мей. Но он проявлял настойчивость – все время выпрашивал свидание и постоянно ошивался возле ее работы.

Как-то вечером она разрешила ему проводить себя до дома. В кустарнике неподалеку от фермы он схватил ее и попытался поцеловать. Она так закричала, что он испугался и убежал.

Но свои попытки не оставил, и, вопреки инстинкту, она в конце концов тоже им увлеклась, и вскоре они начали встречаться. Джессика-Мей была вне себя от ярости. Каждый день она осаждала мать: высели от нас эту жиличку.

«Ей же некуда деваться, – объясняла мать – добрая душа. – Ее родню никто не может отыскать. Мы – люди богопослушные. А раз так – должны помогать ей, по крайней мере, пока ей не исполнится семнадцать».

Джессика-Мей делала все, чтобы жизнь девочки стала невыносимой. Подбрасывала ей в постель дохлых мышей и тараканов, марала страницы ее школьных учебников, срезала с ее одежды пуговицы и все время поливала ее грязью И сестрицу, Сэлли, призвала на помощь. Та была только рада. Обе не чаяли от нее избавиться.

Единственным ее утешением был Джимми Стебан. Он был с ней нежен и мил. Водил в кино, возил за город и вообще разговаривал с ней, будто она – нормальный человек. И когда в конце концов он попытался овладеть ею, она не смогла ему отказать. Как-то прохладным вечером на заднем сиденье старенького проржавевшего «Форда» его отца она позволила снять с себя блузку и тонюсенький бюстгальтер. С благоговейным трепетом он прикоснулся к ее грудям и стал говорить, как сильно он ее любит. Потом поднял ей юбку, стянул трусики и вошел в нее удалым жеребцом.

Она застыла от страха и волнения – вдруг все будет, как тогда с отцом? Но с Джимми было совсем иначе, она расслабилась и откликнулась на его ласки с такими чувствами, каких за собой и не знала.

– Ты просто обалденная! – выдохнул он. – Я на самом деле тебя люблю!

И она его тоже полюбила на самом деле. Несколько месяцев они предавались любви и строили серьезные планы.

«А если я забеременею?» – однажды спросила она его встревоженно, хотя в душе была уверена, что такого быть не может – после того, что с ней произошло.

– Я возьму тебя в жены, – галантно провозгласил он. – Поселимся в замке, я буду твоим принцем.

Через полтора месяца она поняла, что беременна. Рассказала Джимми, тот объявил об этом своему отцу. Через два дня Джимми увезли из их городка, и больше она никогда о нем не слышала.

Джессика-Мей и Сэлли воронами разнесли эту весть по всей округе. Вскоре ее увезли в дом для незамужних матерей, в пятидесяти милях от их городка. Там заправляли монахини, строгие и неулыбчивые, требовавшие постоянного уважения и послушания. Шестьдесят беременных девушек поднимались в пять утра, два часа каялись на коленях на холодном бетоне стылой церкви, потом – работа по дому до полудня, после чего – тарелка супа, кусок черствого хлеба, стакан молока. Дальше – уроки, потому что большинству девочек не исполнилось и восемнадцати. В семь вечера – отбой.