Все только хорошее - Стил Даниэла

Александра вполне удовлетворило содержимое бутылочки. Берни поменял ему пеленки и вновь уложил в кроватку. В пеленании младенцев Берни уже не было равных. Утром, когда зазвонил телефон, Лиз еще спала.

— Алло?

— Попросите, пожалуйста, госпожу Фаин. Голос звучал отрывисто и сухо. Берни пошел будить Лиз.

— Это тебя.

— Кто это?

Она смотрела на него ничего не понимающим взглядом. Была суббота, и часы показывали всего девять.

— Не знаю. Он не представился. Берни понимал, что скорее всего это звонит доктор, но боялся признаться в этом самому себе.

— Мужчина? Меня?

Звонивший тут же представился и попросил ее прийти в его кабинет к десяти утра. Это был доктор Йохансен.

— Что-нибудь не так? — удивленно спросила Лиз, глядя на своего мужа.

Доктор долго не отвечал. Конечно, она чувствовала себя усталой, но ведь не настолько. Она нахмурилась и вновь посмотрела на Берни.

— А как-нибудь в другой раз нельзя? Берни отрицательно покачал головой.

— Думаю, лучше с этим не тянуть, госпожа Фаин. Приезжайте ко мне вместе со своим супругом. — Он говорил таким спокойным голосом, что это не могло не испугать Лиз. Она повесила трубку и сокрушенно покачала головой.

— Можно подумать, у меня сифилис.

— Что он тебе сказал? Чем ты больна?

— Он не сказал. Велел через час приехать к нему.

— Так мы и поступим. — Берни пытался держать себя в руках, однако было видно, что он напуган. Он позвонил Трейси, и та пообещала через полчаса быть у них. Она занималась своим садом, но была рада возможности провести с детишками часок-другой. Она взволновалась не меньше самого Берни, однако не подавала и виду, вела себя так, словно ничего особенного не происходило.

По дороге в больницу они молчали. Доктор, сидевший возле стенда, к Которому были прикреплены два рентгеновских снимка, приветственно улыбнулся, но было в его улыбке что-то такое, отчего Лиз захотелось сбежать из этого места, чтобы не слышать всего того, что он им сейчас скажет…

Берни представился, после чего доктор Йохансен попросил их присесть. Он немного помедлил и заговорил подчеркнуто спокойным и безразличным тоном. Речь шла о чем-то действительно серьезном. Лиз замерла.

— Госпожа Фаин, во время вчерашнего осмотра я предположил, что вы больны плевритом. Плеврит в смазанной форме. Сегодня я хочу сделать ряд серьезных уточнений.

Он повернулся вместе с вращающимся креслом и указал рукой на два темных пятнышка в ее легких.

— Мне не нравится, как они выглядят. Он решил ничего не скрывать.

— И что это может значить? — с трудом выдавила из себя Лиз.

— Пока не знаю. Меня в данном случае интересует один из названных вами вчера симптомов. Боль в бедрах.

— Но при чем здесь легкие?

— Мы сделаем авторадиограмму, и она нам все покажет… — Он объяснил им смысл процедуры и сообщил, что необходимые приготовления уже сделаны. С помощью инъекции раствора, содержащего радиоактивные изотопы, они могли составить заключение о состоянии ее костных тканей.

— И что же это может быть?

Лиз было страшно задавать этот вопрос, но не задать его она не могла.

— Трудно сказать. Эти пятна могут свидетельствовать о том, что с вашим организмом что-то не так.

Они шли по больничным коридорам, держась за руки. Берни не терпелось позвонить отцу и посоветоваться с ним, но теперь он не мог оставить Лиз ни на минуту. Процедура была практически безболезненной и недолгой. Самое страшное ждало их впереди. Результаты обследования оказались, мягко говоря, обескураживающими. Доктор пришел к заключению, что Лиз больна остеосаркомой, раком кости, метастазы которой проникли уже и в легкие. Этим объяснялись боли в пояснице и бедрах и частая одышка, прежде объяснявшиеся ее беременностью. Она была больна раком. Биопсия должна была подтвердить этот диагноз, в котором доктор практически не сомневался. Лиз и Берни сидели, держа друг друга за руки, по их щекам катились слезы. Лиз все еще была в зеленом больничном халате.

Он пытался успокоиться… прийти в себя… Нужно вести себя здраво… Рак — это не всегда смерть, далеко не всегда… И потом — что может знать этот доктор? Не случайно же он порекомендовал им обратиться к четырем специалистам. Остеопату, пульманологу, хирургу и онкологу. Он рекомендовал сделать биопсию, возможно, попытаться сделать операцию и, наконец, прибегнуть к помощи химиотерапии, если, конечно, с этим согласятся специалисты. По признанию самого доктора, в этой области он был не силен.

— Мне все равно! Я не стану этого делать! Она была близка к истерике.

— Послушай же меня! — Он схватил ее за плечи. — Я хочу, чтобы мы поехали в Нью-Йорк вместе!

— Я не стану делать химиотерапию! Это ужасно. Все волосы выпадают… Я лучше умру, чем соглашусь на такое! Ведь я все равно теперь умру!

Они стояли обнявшись. Лиз рыдала, уткнувшись лицом ему в плечо. Он чувствовал, что еще немного, и у него разорвется сердце. Им надо было как-то успокоиться…

— Это не так. Мы будем бороться до последнего… Черт возьми, успокойся же ты наконец! Слушай, что я тебе скажу! Мы поедем в Нью-Йорк все вместе — и ты, и дети. Там тебя посмотрят лучшие специалисты.

— Чем они могут мне помочь? Я не хочу никакой химиотерапии!

— Сначала мы послушаем, что они скажут. Еще никто не сказал, что нужно делать именно это. Ведь доктор Йохансен тоже в этом не был уверен, правда? Может быть, это всего-навсего артрит, который он ошибочно принял за рак.

Он все еще надеялся на это.

Впрочем, в данном вопросе ничего не значили мнения пульманологов, остеопатов и хирургов — ответ могла дать только биопсия. Именно это сказал отец во время их телефонного разговора. Нью-йоркским докторам в первую очередь потребовалась бы эта информация — без нее разговор становился беспредметным. Биопсия подтвердила правильность диагноза, поставленного Йохансеном. Это была остеосаркома. Мало того, исследование показало, что оперативное вмешательство уже ничего не даст. Врачи предложили срочно прибегнуть к интенсивной радио-" терапии, за которой тут же должна была последовать химиотерапия. Лиз казалось, что она видит страшный сон, от которого никак не может пробудиться. Они решили ничего не говорить Джейн — мол, мама плохо чувствует себя после рождения ребенка, и только. Да и как они могли открыть девочке правду?

Верни сидел возле больничной койки Лиз. Было уже очень поздно. Лиз полулежала. Над каждой ее грудью, в тех местах, где производилась биопсия, было наклеено по кусочку пластыря. Теперь ей в любом случае пришлось бы отказаться от кормления ребенка грудью. Он плакал где-то дома, она же рыдала в объятиях Берни здесь, в больнице, пытаясь выразить весь ужас своего положения.