Цветок Америки - Мессадье Жеральд

— Мадам, я сразу поняла, кто вы, и мне хотелось бы, чтобы и все остальные были такими, как вы.

Сказано это было куда грубее, поскольку эльзасский диалект отличался крепостью выражений. Жанна поостереглась спрашивать, на кого намекает Фредерика: пусть матрона объяснится сама.

— Мне не хотелось бы, чтобы мадам расстроилась на Троицын день.

— Почему именно на Троицын день? — с интересом спросила Жанна.

— Потому что на Троицын день говорит Рохрафф!

Жанна поняла. Она знала, кто такой Рохрафф: уродливая кукла в виде бородатого мужика. Он стоял в соборе под органом и во всеуслышание произносил язвительно-непристойные речи в тот день, когда, по преданию, на апостолов снизошли огненные языки. Нечто вроде страсбургского карнавала. Естественно, позади органа прятался человек, которые говорил за куклу.

— В прошлый Троицын день Рохрафф назвал имена огненных языков, которые забрались кое-кому под юбку! — продолжала Фредерика.

Красноречивый образ. Иными словами, все знали, что Софи-Маргерит погуливает, и имена ее любовников тоже были известны.

— А еще он сказал, что огненные языки у мужей таких женщин превращаются в рога.

Жанна побагровела. Фредерика поняла, что достигла цели.

Небольшая слежка и кое-какие дополнительные слухи позволили Жанне выяснить, что Софи-Маргерит завела трех любовников и ходит к ним, когда Франсуа надрывается в печатне. Ее сын имел все основания назвать свою жену распутной девкой.

Тем временем Франсуа так понравились удобства в доме у матери, что он фактически к ней переехал. Здесь он обрел общество Жозефа и прежнюю свою улыбку. Софи-Маргерит пришлось питаться у свекрови, поскольку только здесь она видела мужа, да и стол был прекрасным.

Жанна решила взять быка за рога. Призвала к себе сноху и стала ей выговаривать:

— Разве мой сын каплун, чтобы вы перед каждым встречным ноги расставляли?

Она перечислила имена ее любовников: печник Иоганн Вольреель, колбасник Бенедикт Гольш, подмастерье плотника Бартоломеус Монзанкт.

— Вы стали посмешищем всего квартала! — воскликнула Жанна. — Вы бесчестите моего сына, достойного человека! Я знаю, о чем трубит на всех углах Рохрафф! И вам не стыдно?

Софи-Маргерит разрыдалась. Потом лишилась чувств. Жанна отхлестала ее по щекам, и она, всхлипывая, пришла в себя.

Во время этой отвратительной сцены Жанна сказала себе, что не все можно легко поправить, и подумала, что ей лучше бы задержаться в Страсбурге, пока сноха не научится держать себя в руках. Итак, она осталась на осень, чтобы спасти семью сына от крушения, и сама не заметила, как наступила зима.

Софи-Маргерит, помня о хороших отношениях Жанны с графом и графиней Гольхейм, зная моральный авторитет свекрови и страшась заключения в монастырь, в конечном счете, взялась за ум или сделала вид. Жанна, установившая за ней слежку, узнала, что она встречается теперь только с Монзанктом, которого тайком навещает дважды в неделю.

Уже хорошо. Свинью, привыкшую валяться в грязи, не перевоспитаешь. Главное — прекратить скандал.

Чтобы восстановить пошатнувшуюся репутацию семьи, Жанна сделала щедрое пожертвование в пятнадцать экю на строительство часовни Трех колосков в Нидерморшвире. Дело в том, что в прошлом году кузнец Дитрих Шёре, отправившись на рынок лесной тропой, проходил мимо Дуба Мертвеца — дерево назвали так, потому что около него погиб один крестьянин. К стволу была прибита иконка, и Шёре, согласно обычаю, остановился произнести молитву за упокой души несчастного. Он уже собирался продолжить свой путь, как вдруг лес внезапно осветился. Дама в белом одеянии — некто иная, как Богородица — подошла к нему, держа три колоска в правой руке и кусок льда в левой. Ледышка, как объяснила она Шёре, воплощает беды, которые обрушатся на всех местных нечестивцев, а колоски — благодеяния, коими будут вознаграждены gute Seelen, набожные и добрые души. Под конец она велела кузнецу распространить эту весть в деревне.

Но Шёре испугался, что крестьяне станут насмехаться над ним. Когда же он наклонился, чтобы поднять свой мешок с зерном, тот словно прирос к земле. И тогда кузнец решился рассказать о своем видении на рынке, следствием чего и стало строительство часовни.

Между тем двадцать пятого марта, иными словами — за шесть дней до конца 1492 года,^[3] случилось происшествие, чрезвычайно взволновавшее Франсуа.