Цветок Америки - Мессадье Жеральд

— !El encantador de papagallos!^[56] — смеясь, воскликнул старый вождь.

Поднялся оглушительный шум, прерываемый взрывами хохота.

В саду само собой возникло некое празднество, выплеснувшееся на пляж. Стали жарить морских свинок, дичь и рыбу. Жанна послала Стеллу на рынок за пальмовым вином. Десяти кувшинов едва хватило.

Наконец наступила ночь.

Измученная Жанна сказала Францу Эккарту:

— Я жила ради этого дня! Теперь я могу умереть счастливой.

Умирать было самое время.

На следующий день явился насупленный отец Бальзамор.

— Дикари говорят, что здесь живет колдун! — бросил он, пылая негодованием.

Жанна приняла его благодушно и ответила тоном легкого упрека:

— Падре! Неужто вы верите в бредни туземцев?

— Я хочу видеть колдуна! Околдованную лошадь! Творца дождя! — проворчал он. — Это злокозненный дом! Колдуна зовут Жоашен!

— И что же он сделал?

— Вызвал дождь!

Она расхохоталась:

— В таком случае, падре, его следовало бы взять на королевскую службу!

Он испепелил ее взглядом:

— Позовите сюда этого человека!

Она ясно увидела за спиной кюре зловещую тень святой испанской инквизиции. И костер, на котором погибла мать Жоашена и где сама она едва не окончила безвременно свои дни. Гнусные костры церковной власти! В их пламени исчезла Жанна д'Арк. Ее охватил безудержный гнев.

Ставки были высоки. Нужно одержать сокрушительную победу.

Жоашен помогал Стелле прибить еще одну полку на кухне. Жанна позвала его, он подошел и взглянул на гостя. Тот выхватил из-за пояса флакон и выплеснул содержимое в лицо изумленному Жоашену.

Естественно, там была святая вода. Она не сожгла Жоашена. Он не превратился в рогатого зверя. Просто обтер лицо и с удивлением посмотрел на падре Бальзамора.

Разочарованный кюре уставился на Жоашена. Тот в свою очередь посмотрел ему в глаза. Они стояли лицом к лицу.

— Сатана, изыди из этого человека! — провозгласил падре, взмахнув крестом перед Жоашеном.

Ничего не произошло. Ни один демон не выпрыгнул со свистом изо рта Жоашена, который лишь улыбнулся в ответ.

— Почему он не говорит? — спросил падре.

— Неверные магометане подвергли пыткам Хоакина Кордовеса, когда тот был еще ребенком. Они отрезали ему язык, падре, — ответила Жанна сурово. — Полагаю, теперь вы понимаете, сколь оскорбительны ваши обвинения. Вы преследуете жертву язычников. Я пожалуюсь епископу и губернатору!

Он посмотрел на нее сначала ошеломленно, потом виновато. Конечно, предстали его взору и сто мараведи, которые она вручала ему и на Пасху и на Рождество. Деньги эти в будущем могли обратиться в дым.

— Я попрошу, чтобы вас судили за суеверие перед лицом епископа Севильского, ибо вы верите басням туземцев! — гремела Жанна. — И оповещу инквизицию. Священнослужитель, живущий во грехе!

— Нет, — в испуге пробормотал он. — Я просто хотел выяснить…

— И без того все ясно! Я потребую, чтобы демонов изгнали из вас! Выдавать себя за заклинателя духов — одна из уловок дьявола!

Он смотрел на нее округлившимися глазами, в которых метался ужас.

— Нет!

— В таком случае извольте попросить прощения и убирайтесь!

— Простите меня…

— Прощаю.

— Вы ничего не скажете губернатору?

— Нет. Убирайтесь.

Он ушел понурившись.

Жанна и Жоашен расхохотались.

Эти слухи дошли и до Бобадильи.

Карибы видели Жоашена на горе во время пожара. Он стоял раскинув руки, и вскоре разразилась гроза. Благоговение карибов перед Жоашеном говорило о многом.

Губернатор еще не забыл историю с лошадью.

Вся испанская колония на Эспаньоле судачила только об этом.

Однако на остров недавно прибыл Феррандо Сассоферрато с двумя компаньонами, чтобы обсудить планы по разведению сахарного тростника. Это сулило деньги. Много денег. Производство сахара на острове почти не требовало затрат; в Испании фунт сахара стоил триста мараведи. Тысяча фунтов — триста тысяч мараведи. Или восемьсот экю! Пять кораблей с грузом в тысячу фунтов каждый доставят в Кадикс сахар на четыре тысячи экю! За вычетом расходов на транспортировку это составит три тысячи пятьсот экю в месяц. Чистыми.

Разумеется, надо будет делиться с банкирами. Что ж, можно удвоить площадь плантации — половину тебе, половину мне.