Цветок Америки - Мессадье Жеральд

— Мадам… — попыталась вмешаться Фредерика, которую мысль о кастрации привела в ужас.

— Это существо, полагающее себя мужчиной, похитило мою сноху, беззащитную женщину. Что ж, я сделаю его каплуном…

Пленник взвыл. Забился, пытаясь освободиться от веревок. Потом разрыдался.

— Ее… ее больше нет… она умерла…

Жуткое молчание, прерываемое лишь всхлипываниями пленника, повисло в комнате.

Новость ужаснула слуг, и без того потрясенных увиденным.

— Умерла? — тихо повторила Жанна.

Он кивнул.

— Как она умерла?

— Она хотела сбежать… И удавилась веревкой, которую мы набросили ей на шею…

— Позовите стражников, — сказала Жанна. — И мессира Франсуа из мастерской. Преступнику пока дайте напиться.

Она ушла в большую залу на первом этаже и какое-то время там посидела.

Ей не удалось защитить свой клан. Она хотела оградить от бед сына. И потерпела поражение. Надо было подняться наверх и позвать Жозефа.

— Ты заманила его в ловушку? — мягко спросил он. И положил руку ей на плечо.

Он хорошо ее знал. Кошмарный вечер, когда слез не было. Ужас осушил глаза и притупил инстинкт мести.

Признав одного из своих посетителей в убитом, лежавшем на мостовой, Франсуа бросился бежать, как безумный. При виде второго, связанного и поникшего, и живой матери он просиял, но скорбь на лице Жанны пресекла его радость.

— Что случилось?

Она покачала головой, и горе ее усилилось при мысли о том, как будет страдать сын.

— Софи-Маргерит? — спросил он.

Жак Адальберт все понял по расстроенному лицу бабушки.

— Она умерла, — сказала Жанна.

Появились стражники. Их командир выслушал Жанну с вытаращенными глазами.

— Вы убили того человека? И сами справились с этим?

Она кивнула. Ей было знакомо удивление мужчин при виде женщины, которая умеет защищаться. Стражники смотрели на Жанну с восхищением, но все же недоверчиво покачивали головой.

— Эта женщина — дьявол! — вскричал пленник, в то время как стражники укладывали труп на повозку.

Для них это было дело привычное: каждое утро во всех городах Европы находили трупы, более или менее свежие — в зависимости от времени суток и погоды; в Париже в среднем выходило по пятнадцать в день, в Страсбурге — шесть. Рекорд, похоже, принадлежал Милану — двадцать!

— Это вы дьявол! — парировал командир. — Вас ждет виселица.

Португалец не понимал эльзасского диалекта, однако тон стражника не оставлял никаких сомнений насчет его участи.

— Пусть сначала скажет, где тело бедной Софи-Маргерит, — в бешенстве крикнула Жанна.

Оно лежало в сарае на другом конце города, по дороге в Марленхейм. Пошли туда все — даже слуги и подмастерья из печатни. Двое стражников с факелами возглавляли процессию. Они уложили тело несчастной баронессы де Бовуа на тележку, которую дали им крестьяне, сначала испугавшиеся этого шествия с факелами, а затем присоединившиеся к траурному кортежу. Никогда бы они не подумали, что двое иностранцев, снявших у них комнату на постоялом дворе, окажутся бандитами.

Поскольку баронесса де л'Эстуаль, несомненно, защищала свою жизнь, командир стражников не стал придираться к тому, что она отправила одного из нападавших на тот свет кинжалом, который в принципе не разрешено было носить жителям свободного города Страсбурга.

Тело Софи-Маргерит отнесли на Санкт-Йоханн-гассе. В доме никто не ложился спать. На рассвете Жак Адальберт пошел за кюре из церкви Сен-Вандриль, чтобы тот благословил останки его матери. Франсуа пришлось чуть не силой увести от смертного ложа жены. Все былые обиды истлели в пламени погребальных свечей.

Для Жанны это стало еще одной горестью — не главной, но искренней. Ни одно живое существо не заслуживало такой смерти, какая выпала на долю Софи-Маргерит. Да, она была взбалмошной и распутной, однако объяснялось это ее незрелостью, а не порочностью характера. К тому же она была членом клана, следовательно, заслуживала уважения.

Жанна шла за катафалком до собора вместе с Франсуа и родителями усопшей, а также Жаком Адальбертом и Францем Эккартом, которого спешно известили о случившемся.

Она слушала, как священник с кафедры восхваляет достоинства покойной, и тут ее внезапно ужалило воспоминание. Говоря о своей матери в Гольхейме, Франц Эккарт сказал о ее короткой жизни. Значит, он предвидел этот столь же ужасный, сколь безвременный конец?