Сорок пять - Дюма Александр

– Дальше, Анри, дальше? – спросил Анн, увлеченный помимо воли этим рассказом, над которым он намеревался посмеяться.

– Рассказ мой сейчас кончится, брат. Слуга произнес шепотом несколько слов, и она опустила покрывало. Наверно, он сказал ей, что здесь нахожусь я, но она даже не взглянула в мою сторону. Она опустила покрывало, и больше я не видел ее, брат. Мне почудилось, что все небо заволоклось и что она не живое существо, а тень, выступившая из этих могил, которые, пока я шел, безмолвно проплывали мимо меня, заросшие буйной травой.

Она вышла из садика, я последовал за ней. Слуга время от времени оборачивался и мог меня видеть, ибо я не скрывался, как ни был потрясен. Что поделаешь? Надо мной еще властны были прежние пошлые привычки, в сердце еще оставалась закваска былой грубости.

– Что ты хочешь сказать, Анри? – спросил Анн. – Я тебя не понимаю.

Юноша улыбнулся.

– Я хочу сказать, брат, что провел бурную молодость, что мне часто казалось, будто я полюбил, и что до этого мгновения я мог любой приглянувшейся мне женщине предложить свою любовь.

– Ого, а она-то что же такое? – сказал Жуаез, стараясь вновь обрести веселость, несколько сникшую от признаний брата. – Берегись, Анри, ты заговариваешься. Разве это не женщина из плоти и крови?

– Брат, – ответил юноша, лихорадочно пожимая руку Жуаеза, – брат, – произнес он так тихо, что его дыхание едва долетало до слуха старшего, – беру господа бога в свидетели – я не знаю, существо ли она от мира сего.

– Клянусь папой! – вскричал тот. – Я бы испугался, если бы кто-нибудь из Жуаезов способен был испытывать страх.

Затем, пытаясь вернуть себе веселое расположение духа, он сказал:

– Но в конце-то концов, она ходит по земле, плачет и умеет целовать – ты сам говорил – и, по-моему, это, друг милый, не предвещает худого. Но ведь на том не кончилось, что же было дальше?

– Дальше почти ничего. Я шел вслед за ней, она не попыталась скрыться, свернуть с дороги, переменить направление. Она, видимо, даже и не думала о чем-либо подобном.

– Так где же она жила?

– Недалеко от Бастилии, на улице Ледигьер. Когда они дошли до дому, спутник ее обернулся и увидел меня.

– Тогда ты сделал ему знак, что хотел бы с ним поговорить?

– Я не осмелился. То, что я тебе скажу, покажется нелепостью, но перед слугой я робел почти так же, как и перед его госпожой.

– Все равно, в дом-то ты вошел?

– Нет, брат мой.

– Право же, Анри, просто не верится, что ты Жуаез. Но на другой день ты, по крайней мере, вернулся туда?

– Да, но тщетно. Тщетно ходил я и на перекресток Жипесьен, тщетно и на улицу Ледигьер.

– Она исчезла?

– Ускользнула, как тень.

– Но ты расспрашивал о ней?

– Улица мало населена, никто не мог мне ничего сообщить. Я подстерегал того человека, чтобы расспросить его, но он, как и она, больше не появлялся. Однако свет, проникавший по вечерам сквозь щели ставен, утешал меня, указывая, что она еще здесь. Я испробовал сотни способов проникнуть в дом: письма, цветы, подарки – все было напрасно. Однажды вечером даже свет не появился и больше уже не появлялся ни разу: даме, наверно, наскучило мое преследование, и она переехала с улицы Ледигьер. И никто не мог сказать – куда.

– Однако ты все же разыскал эту прекрасную дикарку?

– По счастливой случайности. Впрочем, я несправедлив, брат, в дело вмешалось провидение, не допускающее, чтобы человек бессмысленно тратил дни своей жизни. Послушай, право же, все произошло очень странно. Две недели назад, в полночь, я шел по улице Бюсси. Ты знаешь, брат, что приказ о тушении огня строжайше соблюдается. Так вот, окна одного дома не просто светились – на третьем этаже был настоящий пожар. Я принялся яростно стучаться в двери, в окне показался человек. «У вас пожар!» – сказал я. «Тише, сжальтесь над нами! – ответил он. – Тише, я как раз тушу его». – «Хотите, я позову ночную стражу?» – «Нет, нет, во имя неба, никого не зовите». – «Но, может быть, вам все-таки помочь?» – «А вы не отказались бы? Так идите сюда, и вы окажете мне услугу, за которую я буду благодарен вам всю жизнь». И он бросил мне через окно ключ. Я быстро поднялся по лестнице и вошел в комнату, где произошел пожар. Горел пол. Я находился в лаборатории химика. Он делал какой-то опыт, горючая жидкость разлилась по полу, который и вспыхнул. Когда я вошел, химик уже справился с огнем, благодаря чему я мог его разглядеть. Это был человек лет двадцати восьми – тридцати. По крайней мере, так мне показалось. Ужасный шрам рассекал ему полщеки, другой глубоко врезался в лоб. Все остальные черты скрывала густая борода. «Спасибо, сударь, но вы сами видите, что все уже кончено. Если вы, как можно судить по внешности, человек благородный, будьте добры, удалитесь, так как в любой момент может зайти моя госпожа, а она придет в негодование, увидев в такой час чужого человека у меня, вернее же – у себя в доме». Услышав этот голос, я оцепенел, повергнутый почти что в ужас. Я открыл рот, чтобы крикнуть: «Вы человек с перекрестка Жипесьен, с улицы Ледигьер, слуга неизвестной дамы!» Ты помнишь, брат, он был в капюшоне, лица его я не видел, а только слышал голос. Я хотел сказать ему это, расспросить, умолять его, как вдруг открылась дверь, и вошла женщина. «Что случилось, Реми? – спросила она, величественно останавливаясь на пороге. – Почему такой шум?» О брат, это была она, еще более прекрасная в затухающем блеске пожара, чем в лунном сиянье. Это была она, женщина, память о которой непрерывно терзала мое сердце. Услышав мое восклицание, слуга, в свою очередь, пристально посмотрел на меня. «Благодарю вас, сударь, – сказал он, – еще раз благодарю, но вы сами видите – огонь потушен. Удалитесь, молю вас, удалитесь». – «Друг мой, – ответил я, – вы меня очень уж нелюбезно выпроваживаете». – «Сударыня, – сказал слуга, – это он». – «Да кто же?» – спросила она. «Молодой дворянин, которого мы встретили у перекрестка Жипесьен и который следовал за нами до улицы Ледигьер». Тогда она взглянула на меня, и по взгляду ее я понял, что она видит меня впервые. «Сударь, – молвила она, – умоляю вас, удалитесь!» Я колебался, я хотел говорить, просить, но слова не слетали с языка. Я стоял неподвижный, немой и только смотрел на нее. «Остерегитесь, сударь, – сказал слуга скорее печально, чем сурово, – вы заставите госпожу бежать во второй раз». – «О, не дай бог, – ответил я с поклоном, – но ведь я ничем не оскорбил вас, сударыня». Она не ответила. Бесчувственная, безмолвная, ледяная, она, словно и не слыша меня, отвернулась, и я увидел, как она постепенно исчезает, словно это двигался призрак.