Сорок пять - Дюма Александр

– О да! – вскричал Анри.

– Так вот, эту жертву я принять не могу. С сегодняшнего дня в моей жизни наступил перелом, я уже не вправе опираться даже на руку великодушного друга, благороднейшего из людей, который дремлет тут неподалеку от нас, вкушая блаженство недолгого забвения. Увы, бедный мой Реми, – продолжала она, и впервые в голосе ее Анри уловил нотки теплого чувства, – пробуждение и тебе сулит печаль. Ты не знаешь, куда устремлены мои помыслы, ты не читал в моих глазах, ты не подозреваешь, что, проснувшись, останешься один на земле, ибо в одиночестве должна я предстать перед богом.

– Что вы сказали? – вскричал Анри. – Неужто и вы хотите умереть?

Разбуженный горестным возгласом молодого человека, Реми поднял голову и прислушался.

– Вы видели, что я молилась? Не так ли? – молвила молодая женщина.

Анри кивнул головой.

– Эта молитва была прощанием с земной жизнью. Та великая радость, которую вы, несомненно, прочли на моем лице, так же озарила бы его, если бы ангел смерти явился ко мне и сказал: «Встань, Диана, и следуй за мной к подножию престола господня».

– Диана, Диана!.. – прошептал Анри. – Теперь я знаю, как вас зовут… Диана, дорогое, обожаемое имя.

И несчастный лег у ног молодой женщины, повторяя ее имя в опьянении какого-то невыразимого блаженства.

– Молчите! – произнесла размеренным голосом молодая женщина, – забудьте это вырвавшееся у меня имя. Никому из живущих не дано право вонзать мне клинок в сердце, произнося его.

– О, сударыня, – вскричал Анри, – теперь, когда я знаю ваше имя, не говорите мне, что решили умереть.

– Я и не говорю этого, сударь, – все так же твердо ответила молодая женщина. – Я сказала, что готовлюсь покинуть этот мир слез, ненависти, земных страданий, низменной алчности и непроизносимых желаний. Я сказала, что мне больше нечего делать среди подобных мне тварей божиих. Слезы в глазах моих иссякли, кровь уже не бьется в моем сердце, в голове моей не шевелится больше ни одна мысль, с тех пор как та мысль, которая владела мной, умерла. Я сейчас всего-навсего жертва, не имеющая никакой ценности, ибо сама я уже ничем не жертвую, отказываясь от света, – ни желаниями, ни надеждами. Но все же я отдаю себя господу такой, какая я есть, и уповаю, что он смилосердствует надо мной, ибо дал мне так много страданий и не пожелал, чтобы я от них погибла.

Услышав эти слова, Реми встал и подошел к своей госпоже.

– Вы покидаете меня? – мрачно спросил он.

– Да, чтобы посвятить себя богу, – ответила Диана, воздев к небу руку, исхудалую и бледную, как у кающейся Марии Магдалины.

– Вы правы, – молвил Реми, снова понуря голову. – Вы правы.

В момент, когда Диана опускала руку, он охватил ее обеими своими руками и прижал к груди, как если бы это были мощи какой-нибудь святой мученицы.

– Как я ничтожен по сравнению с этими двумя сердцами! – произнес со вздохом Анри, трепеща от благоговейного ужаса.

– Вы единственный человек, – ответила Диана, – на котором глаза мои дважды останавливались с того дня, как я дала обет навеки отвратить их от всего земного.

Анри преклонил колени.

– Благодарю вас, сударыня, – прошептал он, – ваша душа раскрылась передо мной, благодарю вас: отныне ни одно слово, ни один порыв моего сердца не выдадут того, что я исполнен любви к вам. Вы принадлежите всевышнему, да не осмелюсь я ревновать к богу.

Едва он произнес эти слова и встал, весь проникнутый тем благостным чувством духовного обновления, которое возникает всякий раз, когда принимаешь великое и непреклонное решение, как с равнины, еще окутанной туманом явственно донеслись звуки труб.

Онисские кавалеристы схватились за оружие и, не дожидаясь команды, вскочили на коней.

Анри прислушался.

– Господа, господа! – вскричал он. – Это трубы адмирала, я узнаю их, узнаю. Боже великий, да возвестят они, что мой брат жив!

– Вот видите, – сказала Диана, – у вас есть еще желания, есть еще люди, которых вы любите. К чему же, дитя, предаваться отчаянию, уподобляясь тем, кто ничего уже не желает, никого не любит?

– Коня, – вскричал Анри, – дайте мне ненадолго коня!

– Но как же вы поедете? – спросил офицер. – Ведь мы окружены водой!

– Однако вы сами видите, что по равнине ехать можно: они же ведь едут, раз мы слышим трубы!

– Поднимитесь на насыпь, граф, – предложил офицер, – погода проясняется, может быть, вы что-нибудь увидите.