Сорок пять - Дюма Александр

Один из них, которого по его бравому виду и богатой экипировке можно было принять за их начальника, явился даже с двумя слугами на добрых лошадях.

Каждый из прибывших предъявил печать с изображением Клеопатры и был весьма предупредительно принят супругами, в особенности молодой человек с двумя лакеями.

Однако, за исключением этого последнего, гости вели себя довольно робко и даже казались несколько обеспокоенными. Видно было, особенно когда они машинально дотрагивались до своих карманов, что их одолевают немаловажные заботы.

Одни заявляли, что хотели бы отдохнуть, другие выражали желание прогуляться по городу перед ужином. Молодой человек с двумя слугами спросил, что новенького можно увидеть в Париже.

– А вот, – сказала г-жа Фурнишон, которой бравый кавалер пришелся по вкусу, – если вы не боитесь толпы и вам нипочем простоять на ногах часа четыре, можете пойти поглядеть, как будут четвертовать господина де Сальседа, испанца, устроившего заговор.

– Верно, – сказал на это молодой человек, – верно, я об этом деле слыхал. Обязательно пойду, черт побери!

И он вышел вместе со своими слугами.

К двум часам прибыла дюжина новых путешественников группами по четыре-пять человек.

Кое-кто являлся в одиночку.

Один даже вошел, как сосед, без шляпы, но с тросточкой. Он на чем свет стоит проклинал Париж, где воры такие наглые, что неподалеку от Гревской площади, когда он пробивался через тесную кучку людей, с него стащили шляпу, и такие ловкие, что он не смог заметить, кто именно был похитителем.

Впрочем, признавал он, вина всецело его: незачем было являться в Париж в шляпе с такой великолепной пряжкой.

Часам к четырем в гостинице Фурнишонов находилось уже около сорока земляков капитана.

– Странное дело, – сказал хозяин, – они все – гасконцы.

– Что тут странного? – ответила жена. – Капитан же сказал, что соберутся его земляки.

– Ну так что?

– Раз он сам гасконец, и земляки его должны быть гасконцами.

– И правда, выходит, что так.

– Ведь господин д'Эпернон родом из Тулузы.

– Правда, правда. Так ты по-прежнему считаешь, что это господин д'Эпернон?

– Ты же сам слышал – он раза три пустил «тысячу чертей».

– Пустил тысячу чертей? – с беспокойством спросил Фурнишон. – Какие такие черти?

– Дурак, это его любимое ругательство.

– Верно, верно.

– Удивительно только одно: что у нас лишь сорок гасконцев, ведь должно было быть сорок пять.

Но к пяти часам появились и пять последних гасконцев, так что постояльцы «Меча» были теперь в полном сборе.

Никогда еще гасконские физиономии не выражали подобного изумления: целый час в зале гостиницы звучали характерные гасконские проклятия и столь шумные изъявления восторга, что супругам Фурнишон почудилось, будто весь Сентонж, весь Пуату, весь Они и весь Лангедок завладели их столовой.

Некоторые из прибывших были знакомы между собой. Так, например, Эсташ де Мираду расцеловался с кавалером, прибывшим с двумя слугами, и представил ему Лардиль, Милитора и Сципиона.

– Каким образом очутился ты в Париже? – спросил тот.

– А ты, милый мой Сент-Малин?

– Я получил должность в армии, а ты?

– Я приехал по делу о наследстве.

– А, так. И за тобой опять увязалась старуха Лардиль?

– Она пожелала мне сопутствовать.

– И ты не мог уехать тайком, чтобы не тащить с собой всю эту ораву, уцепившуюся за ее юбку?

– Невозможно было: письмо от прокурора вскрыла она.

– А, так ты получил извещение о наследстве письменно? – спросил Сент-Малин.

– Да, – ответил Мираду.

И, торопясь переменить разговор, он заметил:

– Не странно ли, что эта гостиница переполнена, а все постояльцы – сплошь наши земляки?

– Ничего странного нет: вывеска очень уж привлекательная для людей чести, – вмешался в разговор наш старый знакомый Пердикка де Пенкорнэ.

– А, вот и вы, дорогой попутчик, – сказал Сент-Малин. – Вы так и не договорили мне того, что начали объяснять у Гревской площади, когда нас разделила эта громадная толпа.

– А что я намеревался вам объяснить? – слегка краснея, спросил Пенкорнэ.

– Каким образом я встретил вас на дороге между Ангулемом и Анжером в таком же виде, как сейчас, – на своих двоих, без шляпы и с одной лишь тростью в руке.

– А вас это занимает, сударь мой?