Сын Портоса - Дюма Александр

Теперь пришла очередь герцога удивляться.

— Да, его зовут Жоэль. Вам известно, где он?

— Он в Бастилии.

— Что?!

— У меня как раз только что побывал помощник коменданта, спрашивавший, как с ним обращаться. Вам, возможно неизвестно, герцог, что в Бастилии каждый заключенный получает стол и помещение соответственно своему общественному положению.

Старый друг прежнего коменданта отлично это знал и поспешил прервать министра полиции.

— Но почему этот бедный парень угодил в тюрьму?

— По очень серьезному обвинению, — ответил Ларейни, почесывая парик, — в нарушении эдиктов и дуэли со смертельным исходом. Попросту говоря, этот бедный парень, как вы его назвали, проткнул шпагой офицера мушкетеров.

— О Господи!

— Разумеется, его арестовали, и полиция передала дело на рассмотрение, но так как он не может доказать свое благородное происхождение, мы в затруднении относительно того, какой суд должен его судить. Трибунал чести не может быть унижен, разбирая дело простолюдина. По этому поводу я и приходил советоваться с королем.

Чиновник вынул из кармана лист пергамента и протянул его герцогу.

— Не будете ли вы любезны взглянуть на это?

Арамис был любезен и таким образом узнал все, что выпало на долю нашему герою. Он кончил читать, когда король вышел из зала, явно пребывая в хорошем настроении. Когда Людовик появился на галерее, Ларейни протянул ему рапорт по делу Жоэля, который посол успел вернуть, но монарх, заметив герцога, махнул рукой.

— После, — сказал он и, взяв под руку испанского посланника, заметил: — Благодарю вас за то, что вы откликнулись на мое приглашение.

— Желания монарха для меня закон, — низко кланяясь, ответил старый придворный. — Более того, — добавил он после небольшой паузы, — если бы ваше величество не соизволили высказать намерение повидать меня этим утром, я все равно ожидал бы вашего выхода, чтобы принять от вас поручение засвидетельствовать почтение лицу, которое, как я рискую надеяться, не окажется к этому равнодушным.

— Почтение?

— Под ним я подразумеваю выражение чувств, переполняющих по отношению к вашему величеству большинство преданных и признательных сердец.

Щеки короля залились румянцем, а глаза удовлетворенно блеснули.

— Так значит, вы видели мадемуазель дю Трамбле? — с жадностью осведомился он.

— Я только что от нее, — ответил дипломат, улыбаясь собственной сообразительности.

— Следовательно, она удовлетворена своим новым положением?

— Ах, государь, она испытывает к вашему величеству не просто благодарность, а обожание, с трудом сдерживаемое узами уважения, которого требует отношение к королю. Вчера мадемуазель была смущена и приведена в замешательство. Подумайте, могла ли она рассчитывать на оказанную ей честь? Ее чувства были парализованы радостью, изумлением и смущением, вызванным присутствием короля и королевы. К тому же, откровенно говоря, дерзкое любопытство всего двора отпугнуло ее. Но сегодня утром, после проведенной в волнении ночи, с каким красноречием говорила мадемуазель дю Трамбле о своем царственном благодетеле, о преданности своей повелительнице и преклонении перед ее супругом, с какой страстью она повторяла, прощаясь со мной: «О, монсеньер герцог, король самый благородный и великодушный человек среди всех дворян его королевства!»

— Она именно так и говорила? — переспросил Людовик, дрожащим от удовольствия голосом.

— А когда я спросил, что больше всего поразило ее в блестящем собрании, которое она вчера впервые увидела, слышали бы вы, с какой простотой и непринужденностью мадемуазель ответила: «Не спрашивайте меня, ибо я не знаю, что вам сказать. Я не смотрела ни на кого, кроме короля, и была ослеплена, как будто неосторожно взглянула на солнце!»

Эти слова слишком походили на произнесенные бедной Луизой де Лавальер двадцать лет назад под Королевским дубом в Фонтенбло, чтобы Людовик не вспомнил ту сцену, Сладостные ароматы юности нахлынули на него со всей свежестью и в то же время с грустью, напоминая запах засушенного в книге листа.

— Эта девушка — сама чистота, — продолжал Аламеда. — Ее душа не знает фальши так же, как и ее уста. Она чужда всем низменным страстям, являясь средоточием благородных и возвышенных чувств. Кокетство незнакомо ей так же, как поцелуи.

Слушая посла, король был охвачен предвкушением будущей победы. Обожание, смешанное с уважением и страхом, заставлявшим женщину падать ниц перед объектом ее чувств, являлись лакомым блюдом для любителя деликатесов. Придуманные Арамисом слова Авроры могли бы показаться грубой лестью по отношению к обычному человеку, но не к тому, кого считали полубогом. Однако, поскольку Людовик прежде всего старался казаться стоящим выше человеческих слабостей, он скрыл под маской простого удовлетворения радость и гордость, вознесшие его на седьмое небо.