Любовь и Рим - Бекитт Лора

Ливия сделала вид, что ничего не заметила. Она сказала Асконии:

— Ты помнишь Кариона? Покажи ему библиотеку.

Лицо девочки не дрогнуло; ничем не выразив своего неудовольствия, она пошла вперед по дорожке. Аскония всегда чутко улавливала разницу в положении людей и относилась к ним с той степенью уважения, какой они соответствовали. Ее серые глаза смотрели так, как будто видели человека насквозь, и в то же время ей не было дано постичь чего-то очень понятного и простого. Она была не по-детски рассудительна и серьезна, и иногда Ливий хотелось схватить дочь и растормошить. Маленький Луций был совсем другим.

Пять лет назад произошло великое переселение: семейство Ребиллов переехало в более просторный и богатый особняк отца Ливий, а дом Луция сдали одному сенатору, который был родом из провинции и не имел жилья в Риме. Спустя год после рождения внука Марк Ливий без сожаления оставил службу и занялся воспитанием маленького Луция. Луций-старший, которому не хватало времени заниматься с сыном, охотно предоставил мальчика Марку Ливию, и дед сам учил внука грамоте, читал ему историю, прививал необходимые знания, делал полезные подарки: маленький меч, игрушечный щит, деревянную лошадку, а недавно купил ворона, которого они вместе учили говорить. Мальчик был жизнерадостный, веселый, шаловливый, его любили все, от мала до велика. Марку Ливию исполнилось семьдесят лет — возраст весьма почтенный для римлянина, но он был еще бодр, обладал хорошей памятью и ясным умом. С некоторых пор он мало интересовался политикой, считая, что его время прошло: почти все сверстники и соратники умерли, и сама форма правления государством стала иной. Он любил сравнивать себя с островком, который захлестывают волны чужой, незнакомой жизни: с каждым годом все меньше остается знакомой, привычной земли, по которой с детства ступали ноги.

Что касается Луция, в последние годы он приобрел множество полезных знакомств и связей и уже не нуждался в помощи Марка Ливия. Он вошел в состав обновленного сената, поскольку все это время оставался на стороне Октавиана. «Я с тем, кто в Риме, управляет государством, а не развлекается с женщиной в Александрии», — презрительно говорил Луций. Он спокойно относился к разрушениям и войнам, считая, что падение и гибель чего-то прогнившего и древнего могут стать залогом новой, лучшей жизни и государственного строя.

Некоторое время после ухода Кариона Ливия пребывала в состоянии почти безотчетного блаженства, как после приятного сна, и хотя потом это чувство прошло, память о нем осталась — она сохранила ее вплоть до того момента, когда пришла Тарсия.

Гречанка явилась на следующий день — Ливия радостно приветствовала ее. Бывшая рабыня была неплохо одета и вовсе не выглядела нищей обитательницей Субуры. Ее волосы горели все тем же непроходящим, хотя и не слишком уместным пожаром, обрамляя поблекшее лицо, с которого словно бы стерлись отражения каких-то чувств.

— Я не должна была приходить, это все из-за Кариона, — негромко произнесла гречанка, продолжая стоять, хотя Ливия давно пригласила ее сесть.

— Куда ты исчезла? Почему перестала меня навещать?

— Я приходила, но меня не впустили, — отвечала Тарсия. — Раб-привратник сказал, чтобы я больше не являлась в этот дом. Мол, господа не желают меня видеть.

Ливия стиснула пальцы. Вне всякого сомнения, это было сделано по приказу Луция.

— И ты поверила, что я… Тарсия покачала головой:

— Нет, не поверила, но у меня не было никакой возможности тебя увидеть. Не могла же я целый день стоять у ворот, да и идти против твоего мужа…

— Понимаю. Не будем об этом. Лучше скажи, как ты жила?

— Плохо… в основном. Два года назад, если помнишь, была суровая зима: мы сильно мерзли, потому что не хватало денег на топливо. Крысы бегали по полу, не боясь нас… Мы не успели попасть в списки тех, кто имеет право на даровой хлеб, потому в начале зимы почти голодали. А потом мальчики заболели какой-то непонятной болезнью с сыпью по всему телу и еле выжили. От Элиара не было никаких вестей, и он перестал присылать деньги. Я не смогла устроиться в мастерскую, да и как бы мальчишки стали расти без присмотра, особенно Элий… Я просто не знала, что делать.

Гречанка замолчала, и Ливия поняла: она думает о том, о чем будет рассказывать дальше. Да, Тарсия вспоминала, вспоминала, как металась по всей Субуре, пытаясь найти хоть какого-нибудь лекаря, а потом и сама заболела. Ее тело пылало от жара, в голове была пустота, руки ослабли, ноги подгибались, и наконец она слегла.