Барбаросса - Пикуль Валентин

– В такой вонище это неудивительно. Но фюрер боится русских комаров, жалящих, словно пчелы…

Адольф Хойзингер уже работал над планами проникновения в Иран и Ирак, где были сильны антибританские настроения; эту работу, начатую еще Гальдером в Цоссене, он продолжал в «Вольфшанце» и здесь, под Винницей, Хойзингер дал понять Паулюсу, что сейчас он пребывает в фаворе у Гитлера, и случалось так, что его точка зрения усваивалась фюрером более основательно, нежели мнения Йодля и Кейтеля. Человек достаточно проницательный, Хойзингер заметил, что Паулюс, внешне собранный и, как всегда, подтянутый, внутренне чем-то озабочен.

– Положение осложняется, – не скрывал Паулюс. – Если ранее моя армия маршировала по тридцать километров в сутки, то теперь мои темпы снизились и мы с трудом преодолеваем пространство не более десяти-пятнадцати километров.

– Значит, силы русских возросли? – спросил Хойзингер.

– В том-то и дело, что они уменьшились, – отвечал Паулюс. – Но возросло их упорство. Я не хотел бы оказаться в простаках, обещая фюреру, что двадцать пятого июля, и никак не позже, я буду в Сталинграде. А тут начались предосенние грозы, фронт заливается ливнями, дороги, если их можно только назвать дорогами, раскисли. Техника вязнет в грязи…

Гитлер жаловался, что у него начинает болеть живот, когда он думает о Сталинграде, но у генерала Паулюса живот болел сам по себе, вне всякой связи с большой стратегией, и эти боли в области кишечника становились порою невыносимы. Перед Францем Гальдером он не скрывал, что его Елена-Констанца заранее сняла апартаменты в Бартале, на курортах Киссенгена, куда и выехала с дочерью, поджидая мужа.

– Но я, – сказал Паулюс, – должен отложить курс лечения на водах, пока не развяжусь с этим Сталинградом.

Франц Гальдер лечебным водам не доверял.

– Лучше всего… водка!  – сказал он. – Но прежде чем вы станете поглощать русскую водку, обратитесь в берлинскую клинику на Венцельштрассе. Впрочем, я чувствую, – усмехнулся Гальдер, – что ваша очаровательная супруга поторопилась снять палаты в Киссенгене: русские не хуже нас понимают стратегическое значение Волги как основной нефтеносной артерии, связующей их главные центры с Кавказом…

При свидании с фюрером Паулюс сразу же выразил неудовольствие тем, что у него забрали 4-ю танковую армию Гота:

– С моих рук содрали железные перчатки, которыми я ломал сопротивление русских. Сейчас Гот проходит к югу через мои боевые порядки, занимая переправы, нужные для моей пехоты. При этом танки Гота своей массой ломают речные мосты.

Гитлер не внял обидам Паулюса:

– Гот развернут мною на Ростов, а вашей армии, Паулюс, следует торопиться с выходом на Калач, чтобы затянуть петлю окружения русских в излучине Дона… У вас же там четырнадцатый танковый корпус Виттерсгейма, которым вы не можете нахвалиться! Опять летит, – сказал он, пытаясь поймать комара. – Мой ширпотреб возобновлен в прежнем довоенном уровне…

Тут смешалось все: Виттерсгейм с комарами, а комары с выпуском ширпотреба, а далее Гитлер убежденно говорил, что у Сталина, кроме тех резервов, что собраны им под Москвою, других резервов уже нет и не будет.

– Но… Сибирь, но… Дальний Восток, – намекнул Паулюс.

– Сталин не тронет их, – отвечал Гитлер, – по той причине, что Квантунская армия японцев вылезает из камышей.

Паулюс из диалога с Гитлером вынес главное, и не совсем-то приятное, впечатление: фюрер считает, что мощь русских подорвана основательно, а заветная линия «А—А» (Архангельск – Астрахань) скоро определит границы его завоеваний. Но в частной беседе с Хойзингером Паулюс признал, что окружение русских возле Калача-на-Дону малоперспективно для его армии:

– Русские научились выкручиваться из мешков и вылезают из любых бурлящих котлов… Кто мне ответит, – спросил он о самом главном, что терзало его, вроде кишечной боли, – или захват Кавказа будет решать судьбу Сталинграда, или захват Сталинграда отразится на судьбе продвижения Листа на Кавказ?

Вопрос по-русски звучал резко: не в бровь, а в глаз.

Даже Хойзингер, опытный оперативник, помялся с ответом.

– Факторы взаимодействующие, – отвечал он, – как шестеренки в одной машине. Не половив стерлядей в Волге, мы не понюхаем, чем благоухает бакинская и мосульская нефть…

Это не ответ! Паулюс вдруг вспомнил о Роммеле: