Иосиф Сталин. Гибель богов - Радзинский Эдвард

Вскоре прошел слух, что истинной женой Ленина в последние годы была его секретарша Стасова, а с «Селедкой» он тайно развелся.

Крупская замолчала.

Накануне Пленума Коба сказал мне со вздохом:

– Боюсь потерять еще одного друга. – Он протянул мне приглашение на Пленум. – Сходи, послушай. Ты ведь прикреплен к нему персонально.

Март, как я уже писал, – судьбоносный месяц в истории России. Именно тогда, в марте тридцать седьмого года, в Кремле Коба тихим, спокойным голосом с грузинским акцентом прочел свой доклад Пленуму ЦК.

Не изменяя будничной интонации, объявил свое великое открытие: «С продвижением к светлому будущему классовая борьба в стране отнюдь не утихает, но, напротив, должна только усиливаться. Свергнутые классы и их наймиты все активнее должны сопротивляться, чувствуя свой конец…»

Сказав, сделал паузу. Все тотчас привычно зааплодировали. Они не понимали, что аплодируют собственной смерти.

За этими скучными словами были ночные обыски в наших квартирах, черные машины НКВД у подъездов высокопоставленных домов. И бездонная могила на кладбище Донского монастыря, куда сбрасывали пепел расстрелянных.

Не поняли смысла слов Кобы и обыватели.

На самом деле они читали о себе, о миллионах, объявленных «вредителями» и «врагами народа». Вместе с НКВД их будут неустанно выявлять руководители учреждений (ведь если нет «вредителей» – значит, нет бдительности или, что еще хуже, покрывают «вредителей», ибо сами «вредители»). О ночных поездах с прожекторами на крышах, где в товарных вагонах, в запахе мочи и испражнений повезут в лагеря сотни тысяч – даровую силу для работ на задуманных моим другом величайших «стройках Коммунизма».

Но, повторюсь, тогда все это мало кто понял. Никто не смог представить небывалый размах того, что задумал Коба.

На Пленуме выступил Ежов. Едва закончивший три класса (говорил с гордостью: «Мы университетов не кончали»), он обрушился на бухаринскую вредительскую философию. Грозя с трибуны жалкой маленькой ручкой, потребовал расстрелять Бухарина и Рыкова.

Я потом слышал легенды – называли имена «порядочных людей, рискнувших в тот день вступиться на Пленуме за Бухарина»… Заявляю как очевидец: таковых не было! Был общий клич: «Распни!» Все дружно, яростно требовали покарать. Кто-то предложил Бухарину и Рыкову сразу признаться во вредительской деятельности, Бухарин в ответ закричал с места: «Я вам не Зиновьев и не Каменев и лгать против себя не буду!»

Выходило, правдивый Бухарин знал, что Зиновьев и Каменев невиновны, и, несмотря на это, страстно клеймил их! Теперь невинно убиенные из гроба тянули его в преисподнюю! «Угодно ль на себе примерить!»

На Пленуме разыгралась дикая сцена. Добивая Бухарина, Ежов заявил:

– Бухарин пишет в заявлении в ЦК, что Ильич у него на руках умер. – Он обратился к Бухарину: – Да что ж ты все время подло врешь?! Врешь и врешь! Ложь сплошная!

Бухарин даже потерялся от такой наглости. Но потом понял, что наконец-то наступил его час. Теперь он начнет разоблачать ложь. Ведь почти все присутствующие знали, что так оно и было – в момент агонии Ленина Бухарин стоял у его кровати.

– Да как вы смеете! Это вы… вы лжец! – закричал он Ежову. И почти радостно обратился к вдове Ленина: – Подтвердите, Надежда Константиновна!

Наступила грозная тишина. Крупская… молчала!

– Ведь мы же все были при смерти Ильича: Мария Ильинична, Надежда Константиновна, доктор и я. Ведь верно, Надежда Константиновна? – почти испуганно, жалко произнес Бухарин.

Но та по-прежнему молчала, опустив голову. Жидкие седые волосики смотрели на любимца Ильича. Никогда не забуду, как он глядел на эти волосики. Но он продолжил уже в ужасе, охрипнув:

– Я его поднял на руки, мертвого… и поцеловал ему ноги! Мария Ильинична… да что же вы?! Вы ведь тоже были… вы видели!

И опять тишина! Пришла пора промолчать и Марии Ильиничне. Она смотрела мимо Бухарина невидящими глазами.

Ежов истерически захохотал. Весь зал услужливо подхватил смех. Заливался Каганович, в Президиуме корчился от смеха Ворошилов, улыбался Молотов. Не смеялся только Коба, он внимательно всматривался в зал.

Зал, решивший, что зарабатывает таким образом право на жизнь, гоготал до упаду над «лжецом» Бухариным. Бухарин в отчаянии глядел на уставившуюся в пол «Селедку», выучившую уроки Кобы, на погибавшую от стыда сестру Ильича (говорили, что Мария была тайно влюблена в блестящего Бухарчика)…

Зря молил их бедный Бухарчик. Они научились быть послушными, как был послушен он сам, когда обвиняли Зиновьева и Каменева. Как были послушны мы все. Нашим истинным голосом стал услужливый гогот. Все мы хотели заработать право на жизнь… И давал это право один – мой друг Коба.

Бухарчик заплакал.

Излишне говорить, что самым терпимым, умерявшим ярость и пыл обвинителей, был конечно же мой друг. Печальным голосом он предложил создать комиссию для подготовки решения Пленума. И в члены ее, среди первых, рекомендовал вдову и сестру Ленина, старых друзей «любимца партии».

Все увидели, как беспристрастен наш Отелло, обманутый другом Яго. Туда же вошли и те, кого он решил оставить жить (Хрущев, Микоян, Молотов, Каганович, Ворошилов), плюс два десятка кремлевских бояр, кому он назначил вскоре умереть (Ежов, Постышев, Косиор, Гамарник, Петерс, Эйхе, Чубарь, Косарев и т. д.).

И все они, безусловно, продемонстрировали революционную беспощадность. Особенно старались вчерашние близкие знакомые Бухарина и Рыкова – горячо требовали расстрелять. Против этого решения, само собой, выступил Коба. Добрый Отелло все так же печально и рассудительно предложил наиболее умеренное:

– Я так думаю, нам не следует торопиться, товарищи. Нам не к лицу бросаться словами «расстрелять», «уничтожить». Это с одной стороны. Но с другой, мы имеем множество показаний, которые представил нам товарищ Ежов и которые мы не можем игнорировать. Поэтому я прошу товарищей обдумать такое предложение: «Исключить из членов ЦК и из членов партии товарищей Бухарина и Рыкова, но суду не предавать, а направить дело в НКВД на дальнейшее расследование…»

Что означало немедленный арест обоих несчастных вместо немедленного расстрела. Но в это, одолженное у смерти, время им надлежало много поработать для Кобы. Чтобы понять: смерть была бы для них самым легким испытанием.

Объявили перерыв перед голосованием по предложению Кобы. В перерыве Коба, как всегда, был окружен толпой жаждущих пресмыкаться членов ЦК. Точнее – жаждущих удостовериться, что он к ним милостив и разрешает жить.