Иосиф Сталин. Гибель богов - Радзинский Эдвард

– Это до того, Иосиф Виссарионович… После того как пошла кровь, он уже ничего не писал…

Казалось, никакой связи не было и быть не могло между этими, такими разными, людьми. Но она была! Была!

Окончательно я понял это во время осеннего посещения Тбилиси.

Я приехал в Тбилиси, чтобы забрать вещи, которые мы не смогли взять при поспешном отъезде в Москву. В те дни в Тбилиси был созван внеочередной Пленум ЦК партии Грузии. Доклад должен был делать Берия. Пленум назначили на десять утра.

В девять я пришел на улицу Чонкадзе… Я хотел предупредить своих друзей, чтобы они смогли подготовиться к возможному, ведь все они были старыми партийцами. Но они не поняли моих намеков, а яснее говорить я боялся.

Они весело собирались на Пленум, по-прежнему замечательно убеждая себя, что происходившее вокруг их не касается. Мысли их были заняты другим: освободилось множество ответственных должностей. И они продолжали освобождаться ежедневно! Друзья мои ждали от Пленума повышений…

В девять пятнадцать мы расстались… чтобы никогда не встретиться. Я все-таки обнял их и расцеловал. Они отправились на Пленум. Я смотрел им вслед – как они шли веселой гурьбой по нашей солнечной улице.

Во дворе шумно играли их дети. Всего через несколько часов они станут сиротами…

Я пошел на Пленум один – так было безопаснее.

Доклад делал Берия. Он сообщил, что кропотливое расследование, проведенное нашими славными чекистами, продолжает выявлять все новые бандитские троцкистско-зиновьевские группы, проникшие в руководство Грузии. После чего назвал имена разоблаченных «бандитов». Это было… все мужское население дома на улице Чонкадзе! Все единогласно проголосовали за их исключение из партии.

Названных попросили покинуть зал, в холле их уже ждали…

Но одного из них – Ц-е – Берия оставил на свободе. Он с ним дружил с юности. В перерыве он сказал ему:

– Ты уж сам позаботься о себе…

Я стоял рядом и слышал. Потом Берия как-то внимательно посмотрел на меня, усмехнулся:

– Что ждешь? Пока нет отмашки. Но, думаю, если есть у тебя личная инициатива… Тоже позаботься о себе… я не препятствую. – И засмеялся.

Среди ночи зазвонил телефон. Несчастная жена Ц-е, плача, рассказала: вернувшись с Пленума, он, ничего не говоря ей, молча собрал какие-то бумаги, сложил их в стопку в углу комнаты и вышел на балкон «покурить». Раздался выстрел. И сразу вошли «товарищи» (видно, дожидались выстрела на лестнице). Унесли его, еще живого, истекавшего кровью, и забрали приготовленную им стопку. Утром её известили о смерти мужа. Она похоронила его…

Через день после похорон она опять позвонила. Рассказала, что пошла навестить его могилу, но та разрыта, гроб исчез.

Я позвонил Лаврентию.

– Писать «враг народа» на памятнике не принято, – сказал Берия. – Так что пусть отдыхает в безымянной могиле. Но не слишком ли ты о нем заботишься?

– Мы были с ним вместе в боевом отряде. Он был бесстрашный человек.

– А те… – Берия заботливо перечислил имена остальных обитателей дома, – разве они были трусами? Однако это не помешало им переродиться в троцкистских выкормышей…

Вернувшись из Тбилиси, я перестал писать свой список. В это время я окончательно понял: Орлов был не прав. И он, и я – мы недооценили Кобу.

Коба расстреливал не старую партию. Коба расстреливал всю старую жизнь.

И я вспомнил, как он цитировал Ткачева: «Сколько людей из старого общества придется уничтожить после Революции, чтобы создать счастливое будущее?» Ответ истинного революционера звучал так: «Нужно думать о том, сколько их можно будет оставить».

Теперь я знал точно: мне не избежать своей участи.

Уничтожая старую жизнь, мой друг Коба родил невиданное дитя по имени ГУЛАГ. Об этой системе лагерей я (как и многие работавшие в разведке) знал тогда понаслышке. Но знал!

Уже в восемнадцатом году Ильич создал два вида лагерей: концентрационные – для врагов нашей власти и лагеря принудительных работ – для уголовных. Общее количество заключенных тогда не превышало, наверное, полсотни тысяч, из них приблизительно восемьдесят процентов являлись нашими врагами. Это были участники Гражданской войны и крестьянских восстаний, чудом избежавшие расстрела, и активные деятели контрреволюции… Они выполняли какой-то труд, работали, естественно, плохо, но результатами их труда никто не интересовался.

А в конце двадцать девятого года (или в самом начале тридцатого) – случилось!

Коба проводил коллективизацию, наступил жесточайший голод. Именно тогда, в разгар всех ужасов, Коба придумал пятилетние планы…

Я ненадолго вернулся в страну из Берлина и был вызван к нему. В кабинете находился Ягода… Помню, он сказал:

– Кормить в лагерях нечем. Может быть, выпустим часть заключенных из тюрем, а самых вредных расстреляем?

– Ты кормишь мерзавцев-преступников? – усмехнулся Коба. – Что ж, товарищ царь нас тоже кормил – и в тюрьме, и в ссылке. И получил Революцию. Нет, товарищ Ягода, мы их кормить не станем. Они сами нас будут кормить. Утверждают, что подневольный труд не прибылен. Думаю, чекисты под руководством товарища Ягоды постараются опровергнуть эту истину. Так, Ягодка?

– Точно так, товарищ Сталин.

– Заставьте наших врагов и преступников хорошо трудиться. И если, работая, они будут умирать, это куда лучше, чем тратить на них созданную трудом пролетариев пулю… Они будут помогать нашему государству осуществлять… – он задумался и закончил: – …самые дерзновенные планы!

Ягодка тотчас предложил:

– Можно уже сейчас организавать несколько исправительно-трудовых лагерей емкостью… – (он так и сказал – «емкостью»), – по пятьдесят тысяч для работ по освоению Севера.

То есть для нечеловеческих работ в нечеловеческих условиях…

– Несколько лагерей? – Коба снова усмехнулся: – Товарищ Ягода, вы считаете, что у нас так мало врагов и так мало дерзновенных планов?

Ягода понял и заторопился:

– Для начала… только для начала, товарищ Сталин. Дальше – все больше и больше. Я предлагаю для руководства этой будущей большой трудовой армией создать специальное Главное управление лагерей, – и тотчас добавил на модном тогда птичьем языке сокращений: – ГУЛАГ.

Коба с улыбкой повторил:

– ГУЛАГ.

И предложил Ягоде вместе с Менжинским, тогдашним наркомом внутренних дел, написать предложение в Политбюро. Коба не любил сам писать подобные бумаги. Он всегда помнил об Истории… Так появилось это невиданное министерство рабского труда. И оно тотчас начало доказывать правоту моего друга. С первых дней ГУЛАГ трудом заключенных стал осуществлять невиданные проекты, придуманные Кобой. Он назовет их «Великие стройки Коммунизма».