Иосиф Сталин. Гибель богов - Радзинский Эдвард

Я читал медленно, поглядывая на слушающих. На лице Молотова вместо дежурной непроницаемой маски был попросту… испуг.

Еще бы! Гитлер предлагал нарушить то, что было объявлено святой основой нашей дипломатии. Первым декретом Революции стала публикация тайных царских договоров и обещание – никаких секретных соглашений впредь! Никакого дележа мира! Будто глумясь над нашими обетами, главный империалист мира предлагал тайное соглашение и раздел мира. Здесь были все проклятые нами понятия: «сфера интересов», «территориально-политическое переустройство Европы» – все, что Ленин и партия назвали «политикой империализма».

Гитлер щедро отдавал Кобе Восточную Европу.

В пункте первом Польша переставала существовать. Разграничение сфер интересов шло по рекам Нарев, Висла и Сан. Гитлер предлагал четвертый раздел Польши!

В пункте втором прекращали существование прибалтийские государства. «В случае территориально-политических изменений в областях, принадлежащих балтийским государствам (Финляндии, Эстонии, Латвии и Литве), северная граница Литвы становится границей сфер интересов Германии и СССР».

Итак, части бывшего царства Польского и Прибалтики – земли, когда-то принадлежавшие царской России, возвращались обратно. За этим жалким листком бумаги была новая карта Европы и воскресшая империя Романовых, которую мы, революционеры, уничтожили два десятка лет назад…

Но Коба?! Коба оставался совершенно спокойным, будто ждал этого. Будто сейчас ему предлагали не то самое искушение Дьявола, о котором нам рассказывали в семинарии, а нечто… само собой разумеющееся!

Я даже заметил усмешку на его лице!..

Пункт третий был последним: «Обе стороны обязуются держать этот протокол в строгой тайне». (И держали! Коба всегда отрицал его существование. Он выполнит последний пункт. Но как мы учили в семинарии: «Нет ничего тайного…» Протокол найдут союзники в немецком архиве в сорок пятом году.)

Я закончил читать. Какая наступила тишина!

Коба долго молчал. Наконец сказал:

– Мы сделаем небольшой перерыв.

И я понял: он принял решение. Счастливое лицо Риббентропа! Он тоже понял…

После чего его повели осматривать Кремль.

В кабинете Коба орал на меня по-грузински:

– Скажи нам, дорогой, зачем тратим деньги, если твои агенты ни хера не знают! Мерзавцы! Мы не подготовлены к этим предложениям! Мы не знаем, сколько можем просить еще!

Но я не сомневался: кричит нарочно. С трудом сдерживает радость. И конечно, он подготовился, ведь он давно все рассчитал.

Наконец представление окончилось, и Коба сказал спокойно, по-русски:

– Мижду нами говоря, дела неплохие. Заберем у негодяя украинские, белорусские земли, потом Прибалтику… потом Финляндию. Вернем все, что отдали в Революцию, не потеряв при этом ни одного солдата.

Более того, Коба решил попросить дополнительно: два порта на Балтике – Лиепаю и Вентспилс и важнейшую для бедной нефтью Германии нефтеносную Бессарабию, захваченную у нас Румынией в 1918 году. Коба знал: Гитлер согласится! Ему надо заключить пакт немедленно. С каждым днем пугающая осень все приближалась. Приближались дожди и размытые, непролазные дороги Польши.

Вызвали Риббентропа. Прервав восторги министра о «таинственном Кремле», Молотов озвучил наши новые предложения – порты плюс особый пункт о наших интересах в Юго-Западной Европе – о Бессарабии.

Риббентроп попросил разрешения связаться с Берлином (еще накануне между Кремлем и имперской канцелярией была установлена прямая связь). Он позвонил Гитлеру. Торопливо сообщил дополнительные требования и почти тотчас положил трубку (мне показалось, что Гитлер на другом конце провода даже не дослушал – так спешил).

Риббентроп торжественно объявил:

– Мой фюрер ответил кратко: «Согласен!» Мы объявляем о своей полной незаинтересованности в этой территории.

После этого перешли к самому щекотливому. Как объявить миру о том, что государство Интернационала, славившее еврея Маркса, заключило союз со звериным антисемитом и антикоммунистом. Риббентроп тотчас предложил текст коммюнике, где в цветистых, высокопарных выражениях восхвалялась «вновь обретенная германо-советская дружба».

Коба был на высоте. Он насмешливо, но мягко сказал Риббентропу:

– Не думаете ли вы, что нам следует больше считаться с общественным мнением в наших странах? Годами мы выливали друг на друга ведра помоев, сейчас хотим, чтобы наши народы сразу поверили, будто все предано забвению? Так не бывает. Общественное мнение следует готовить к переменам, которые столь счастливо произошли.

И старый журналист Коба быстро составил скромное коммюнике…

В первом часу ночи в Кремле было назначено подписание пакта и секретного протокола о разделе Европы.

Георгиевский зал в Кремле. Риббентроп – с плутоватыми, кошачьими глазами. Молотов – в пенсне, из-под которого глядят, как всегда, непроницаемые, ничего не выражающие глаза. Они торжественно стоят у стола, где разложены документы. Поодаль – веселый Коба. Он шутит, Молотов молчит, лицо побледневшее, неподвижное.

– Мы хорошо поругали друг друга, не правда ли, господин Риббентроп? Так что теперь рады помириться, – веселится Коба.

Молотов и Риббентроп садятся за стол. Легкий, веселый Риббентроп как-то щегольски подписывает Пакт о ненападении и секретные протоколы.

У Молотова… руки дрожат! Еще бы – он, возможно, подписывает себе смертный приговор на будущее. Если что пойдет не так, ответит он.

Начался прием. Шампанское – рекой, горки икры и бесконечные чествования.

Коба произнес первый тост.

– Я знаю, – сказал он, – как горячо любит немецкий народ своего вождя. Поэтому первый бокал я поднимаю за здоровье великого вождя немецкого народа Адольфа Гитлера.

Рейхминистр ответил, как положено:

– За здоровье великого вождя народов СССР Иосифа Сталина!

Приехавший с Риббентропом личный фотограф Гитлера Гофман поспешил запечатлеть историческое событие. Этот маленький плешивый человек был давним сподвижником Гитлера, очень близким к нему. Как сообщали мои агенты (когда мы пытались подобраться к Еве Браун), возлюбленная Гитлера была пристроена фюрером работать у Гофмана.

Коба был щедр и шепотом предложил Молотову поднять тост за фотографа. Тотчас Гофман продемонстрировал свое особое положение. Он разразился ответной речью, обращаясь к Кобе:

– Для меня большая честь, ваше превосходительство, передать вам сердечный привет и добрые пожелания от моего давнего друга, великого вождя немецкого народа Адольфа Гитлера, – и добавил как-то слишком раздельно: – Наш фюрер был бы очень рад лично познакомиться с великим Сталиным.