Иосиф Сталин. Гибель богов - Радзинский Эдвард

Сохранил жизнь он еще одному отцу Октября – Подвойскому, которому была доверена миссия: рассказывать о великой роли Кобы в Октябрьском перевороте. Впрочем, большинство тех, кто употреблял слово «переворот», лежали с пулей в безвестных могилах. Вчерашний «переворот» именовался нынче «Великой Октябрьской социалистической революцией». Так его называло новое поколение, так его звала моя дочь…

Оставил он в живых и нескольких партийных старцев. Они должны были повествовать о «Великой дружбе» – дружбе Ленина и Кобы. И они исправно делали это!

Итак, все было на своих местах: в храме новой религии, Мавзолее, лежали нетленные мощи Боголенина; на Мавзолее на каждом празднике страна видела живого бога – моего друга Кобу. И все остальное время учила новую святую книгу – «Краткий курс истории ВКП(б)».

Естественно, были написаны и новые учебники истории. По одному из них училась моя дочь. Вместо прежних проклятий «царская Россия – тюрьма народов» провозглашались идеи, от которых переворачивались в гробах расстрелянные старые революционеры. Все завоевания русских царей объявлялись прогрессивными, отвечающими интересам… завоеванных народов!

Последние перемены я увидел воочию на концерте в честь XVIII съезда, состоявшемся в Большом театре. Перед началом в одной из лож появились… казаки! Казаки, бывшие для нас олицетворением павшей Империи, символом расправ над революционерами! Они разгоняли нагайками демонстрации, составляли доверенную царскую охрану… И вот теперь они, в ненавистной нам форме царского образца с серебряными аксельбантами, сидели в зале вместе с делегатами съезда нашей партии!

И никакого шума! Коба научил нас безмолвствовать.

Рядом со мной сел один из уцелевших старых партийцев Кр-ский. Он не удержался, сказал мне:

– Над могилой партии рождается Империя. Тень Бонапарта не дает кому-то покоя.

Я, конечно, ничего не ответил. Он говорил шепотом. Но… слушали даже кресла!

Через несколько дней во дворе нашего дома ко мне подошел Сольц.

– Попросите вашего друга Кобу, чтобы велел отдать мои тетрадки. – И дико захохотал. – К чему это я? – Глаз его потускнел, он растерянно сказал: – Не помню, – и пошел прочь, потом спохватился и закричал: – Арестовали Кр-ского! У него были мои тетради с воспоминаниями об Октябре! Я их дал ему почитать! Их забрали при аресте! Пусть немедленно вернут!

Ежов просидел в своем кабинете в наркомате водного транспорта, по-моему, целый год.

Говорили, что в апреле ему позвонил Лаврентий и попросил оставаться дома.

Дома его и взяли – 10 апреля. Никаких объявлений в газетах не было.

Но в нашей Лубянской внутренней тюрьме, куда свозили высокопоставленных врагов народа, он не появился. Я решил, что его попросту застрелили во время ареста. Но, оказалось, ошибся.

В очередной раз меня вызвал Коба.

Принял меня с улыбкой:

– Ну что, жить стало лучше, жить стало веселей? Специальная партийная комиссия познакомилась с ежовскими делами. Триста двадцать семь тысяч мы уже выпустили… – (Выпускать теперь было можно – ленинскую «верхушку» расстреляли.) – И кого там только нет! – продолжал негодовать Коба. – Офицеры, прошедшие школу мировой и Гражданской, так нужные сегодня, знаменитые ученые, конструкторы военной техники. Всех под шумок процессов над выродками отправил в тюрьмы, подонок. Разоружал как мог страну, негодяй. Стольких зря уничтожил, подлец! И скольких собирался! – (Негодовал он, поверьте, совершенно искренне). – Скольким зубы повыбивал, маленький урод. – И с усмешкой: – Ты хоть зубы вставил! – и прибавил совсем весело: – Береги их, чтоб не пришлось опять… вставлять… Говорят, даже меня арестовать собирался, – прыснул в усы. – Мерзавца отправили в Сухановскую тюрьму. Он там прежде ад устраивал, сукин сын. – Коба пристально смотрел мне в глаза. Но в который раз повторяю – у меня была хорошая школа: ни один мускул не дрогнул, когда я слушал паясничанье друга.

(Сухановскую особую тюрьму почти год назад основал сам Ежов. Он и сделал ее образцовой, то есть образцово-страшной. В этой тюрьме применяли особые пытки, о которых ходили легенды. Сюда благодарный Коба, никогда не забывавший о юморе, и отправил верного Ежова.)

Коба помолчал, потом добавил:

– Ты поезжай в Сухановскую и внимательно… послушай, что там будет нести мерзавец. Я думаю, это будет справедливо: ты имеешь право присутствовать на допросах оклеветавшего тебя подонка. Отчет мне напишешь подробный.

Я понял: его очень интересовало, что станет говорить Ежов.

В Сухановскую тюрьму, расположенную на территории Московской области, требовалось разрешение, подписанное начальником Московского управления НКВД.

Московское управление помещалось в старинном особняке – лепной потолок, стены с барельефами, венецианские окна… Начальником управления был хорошо известный мне Петровский. Я ему позвонил и договорился прийти к нему в девять утра на следующий день. Пришел. В приемной – бледная секретарша. Оказалось, перед самым моим приходом ему кто-то позвонил, и он… тотчас застрелился. Вечером узнал, что начальником назначен другой мой знакомец – Якубович. Звоню ему – велит прийти опять в девять утра. Утром звонит секретарша – встреча отменяется, Якубовича ночью арестовали. Не удалось повидать мне и следующего руководителя – Карутского. Его назначили утром, днем он вошел в кабинет, ему позвонили… и он тоже застрелился. Был назначен Журавлев. И с ним я не поговорил, перед нашей встречей (конечно, в девять утра) его вызвали к Берии, и он не вернулся…

Наконец мне позвонил сам Берия:

– Мы сейчас меняем кадры в Московском управлении. Поэтому не надо больше никому звонить. Попросту езжай в Сухановскую, я предупредил охрану. Я там завтра тоже буду…

Сухановская тюрьма находилась в Подмосковье, недалеко от старинного поместья Суханово, принадлежавшего, по-моему, князьям Волконским. Там в идиллической березовой роще стоял мужской монастырь семнадцатого века. Тюрем не хватало, и превращать монастыри в тюрьмы вошло в традицию еще при Ильиче: в монастырях здания крепкие и стены высокие. И кельи легко превращать в камеры. Оставалось вставить решетки в окна – и тюрьма готова. Во время первой русской Революции кто-то из эсеровских боевиков прикончил сухановского игумена и экспроприировал монастырскую кассу. Ежов про это узнал и сказал, что это хорошая примета – монастырь как бы освящен Революцией…

…Я подъехал к остаткам березовой рощи, закрывавшей монастырские стены.

В зале (прежде – трапезной) нас было четверо. Берия сидел за столом, его новый заместитель черноволосый мингрел Кобулов – в глубине. Я сел рядом с ним. Ежов стоял в центре зала, он нас видел смутно – был без очков, оба глаза заплыли от ударов…