Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2 - Солженицын Александр Исаевич

Но не нашлось ни единого свободного или охочего члена правительства, а вышел к юнкерам седой почтенный член Думы Клюжев, специалист по народному образованию, – и стал говорить старческим голосом – сперва спокойно, обо всех великих принципах от XVIII века, на чём стоит человечество, и о нашей матушке России, и о заветах великого Суворова, и как молодым офицерам предстоит стать воспитателями солдат, – и тут уже волнуясь, и голос старика задрожал, – как офицеры станут проводниками в народ, через солдат, просвещения и тех великих идей, которые выдвинуты нашей революцией.

Какая-то барышня, стоявшая близ Булгакова, громко стала протестовать:

– Неправда, неправда! Что за чушь он говорит! Неверно!…

– Да ведь он не для вас говорит, что вы волнуетесь? – не мог не заметить ей Булгаков.

За час он здесь разглядел множество вот таких чрезвычайно развязных барышень, и довольно растрёпанных, которые набились сюда, завладели почти всеми стульями, уселись полукругом против трибуны, больше всех шумели и решали, одобрять или не одобрять. Кто дал им эти полномочия? Чьи они были представители? Они держали себя каждая как голос самой революции.

Наблюдая их, по репликам и манерам, Булгаков отнёс их всех к революционной демократии. Вероятно, имели родственные связи, знакомства с деятелями, так достали входные билеты, – и теперь всей массой выражали нужное мнение, заглушая всякое другое.

Один ближайший юнкер тоже возразил той барышне. Она визгливо отстаивала своё, не стесняясь оратора.

Тем временем старый думец кончил, и на крылечке-трибуне солдат объявил члена Исполнительного Комитета Совета Депутатов Красикова.

Из среды товарищей, толпящихся на трибуне, выступил уже пожилой, под пятьдесят, мало выразительный на вид, а заговорил – с адвокатскими приёмами. Сперва очень лирически, что до слез его трогает представление юнкеров, которым приходится переживать революцию в столь юном поэтическом возрасте. Юнкера смотрели на него растроганными глазами. И вдруг он выпрямился и закончил твёрдым восклицанием-лозунгом:

– Подчиняйтесь, товарищи, только тем приказам, которые исходят от Исполнительного Комитета Совета Рабочих и Солдатских Депутатов!

– Ура-а-а! – закричали юнкера, потому что уже вся речь подвела их так.

Впрочем, соседний юнкер покачал головой:

– Всё это к разъединению. Нехорошо.

Тут вышли, на лестничную же площадку, и объявили, что митинг в этом зале надо прекратить, он мешает заседанию Совета Рабочих Депутатов в главном думском зале.

Юнкера чётко повернулись, вышли строем, остальные разбредались, и некоторые барышни покидали свои стулья. Стал бродить по залу и Булгаков – и только тут увидел в дальнем левом углу ещё отдельную группу людей, сбитую вплотную и отгороженную от публики цепью вооружённых солдат. Что такое? Оказалось, это арестованные полицейские и городовые, которых переводили из помещения в помещение, но митингом задержали и оттеснили в Екатерининском зале, – и так они тоже невольно участвовали в нём.

Большинство полицейских были в штатском, глядели отчуждённо, иные исподлобно, – а гуляющие подходили на них поглазеть, кто с любопытством, кто с ненавистью.

Сходил Булгаков, спросил ещё раз Керенского, – нету. Отчаялся – и хотел уже уходить. Как вдруг увидел на проходе в Купольном зале характерную глыбную со слоновьей головой фигуру князя Павла Долгорукова, председателя московского комитета кадетской партии. Вот удача! – такой видный человек, совесть кадетской партии, и знакомый: он бывал в Ясной Поляне и на московских собраниях Толстовского общества. Вот выручка! Булгаков поспешил ему наперерез. Князь узнал.

– Батюшка! Каким образом вы здесь?

Булгаков рассказал, и с большим волнением, о своём деле. Он теперь рассчитывал, что сейчас Долгоруков всё и проведёт, хоть через Милюкова:

– Павел Дмитрия! За что же, в такое время, – самые чистые, самые нравственные люди будут оставаться в тюрьмах?!

– Да-а-а, – как-то ослабла и немного обвисла голова князя, – это – щекотливый вопрос…

– Но, Павел Дмитрич, но почему же? Разве месяц, разве неделю назад мы бы так рассуждали? Вопрос несомненный, это чистые узники совести! Что же изменилось? От революции может прийти только быстрейшее освобождение!

– Да-а-а, голубчик, – соображал и тянул князь. – Именно, что дело изменилось. При царе мы бы никто не сомневались… Но если в нынешней обстановке да объявить им всем освобождение? – ну подумайте сами… Опасно! Ведь это – сколько симулянтов за ними потянется. Кто же будет дальше воевать? Знаете, я бы очень советовал вам не поднимать пока этого вопроса… Он может очень осложнить положение нового правительства.