Иосиф Сталин. Гибель богов - Радзинский Эдвард

Мы сидели на веранде. Ее только что пристроили к дому, пахло деревом.

– Риббентроп в Кремле! – сказал Коба. – Такое даже Жюль Верн не придумал бы, а вот товарищ Сталин знал, что так будет.

Я молчал.

– Ну, скажи, не бойся. Я понимаю, мы были чистенькими столько лет. Давай говори за своих мудаков!

Я сказал:

– Мы были поборниками мира, были главной силой, противостоявшей чудовищному, нечеловеческому фашизму.

– Так, дорогой. Но товарища Сталина за все эти заслуги поставили к стенке – в безвыходное положение. Это они покорно разрешили Гитлеру создать армию, захватить Австрию, потом Чехословакию, даже не ставя нас в известность, будто нас нет! Потом водили за нос, делали вид, что ведут военные переговоры… Разве англичане не могли включить в свой договор с поляками непременное условие – пропуск нашей армии? Но они не хотели… Если бы хотели, то принудили бы Польшу, как принудили Чехословакию. Мы чисты перед миром. Ты скажешь своим шпионам: «Они заключали Мюнхен, чтобы «благородно», за счет чехов, получить мирную отсрочку, теперь наша очередь за счет поляков благородно получать свою отсрочку от войны!»

Что ж, он выполнял обязанность Вождя – думал о своей стране.

(Одно «но». Никто не мог предвидеть, что случится после этой отсрочки, даже Коба. Что в результате союза с нами Гитлер преспокойно захватит всю Европу и получит все ее ресурсы, уничтожит Францию, английский экспедиционный корпус… И вскоре перед Гитлером окажемся… мы!)

Тогда я сказал ему то, что он хотел услышать:

– Ты всегда прав, Коба.

Но он… лишь досадливо махнул рукой.

Утром на дачу приехали Берия и Молотов. Начали обсуждать, как встретить Риббентропа. Коба готовился будто к сражению.

– Думаю, товарища Риббентропа встретим холодно. Пусть понимает, что нам всё это нужно куда меньше, чем им. Никакой торжественности. Переговоры будем вести в кабинете Молотова. Все время подчеркивая: это не союз, это Пакт о ненападении, и только.

Позвонил начальник протокола МИД, доложил:

– Есть проблема, товарищ Сталин. В наркомате иностранных дел нет фашистских флагов.

– Попробовали бы они у вас быть, – усмехнулся Коба.

Догадался Берия:

– Пошлите на «Мосфильм». Там снимаются антифашистские фильмы.

Отправили посланца на студию. Оказалось, Ежов успел расстрелять прежнего кладовщика как раз за хранение этих флагов. На студии в страхе клялись, что никаких флагов не хранится, после съемок все уничтожается. Обыскали склад. Один флаг нашли. С кладовщиком случился инфаркт.

Утром 22 августа поступило сообщение от Ефрейтора.

«22 августа Риббентроп и многочисленная делегация на двух «Кондорах» вылетела из Берлина. Риббентроп летел на гордости немецкой авиации – личном самолете Гитлера. На ночь они приземлились в Кенигсберге, где министр получал последние инструкции от фюрера. Гитлер провел у телефона полночи. Кроме Пакта о ненападении Риббентроп вез с собой нечто. Но никто не знает, что именно».

Кроме того, Ефрейтор донес, что Гитлеру пришлось объясняться со своей партией. Он дал секретное указание разъяснить всем ее членам, что договор является лишь временной мерой и совершенно не меняет враждебного отношения к Советам. «Наступит миг – флаг со свастикой заполощется в Москве на месте серпа и молота».

Нервничал и Коба. Велел вызвать Шуленбурга и указать послу, что сообщение о прилете Риббентропа должно быть опубликовано одновременно — в Берлине и в Москве лишь на следующий день после его прибытия в Москву. Коба хотел взять день на размышления о том, как объявлять обо всем миру и, главное, коммунистам в Европе.

Гитлер обманул тотчас. Он поторопился сделать наше отступление невозможным. Уже вечером передача немецкого радио внезапно прервалась, и диктор сказал невероятное: «Имперское правительство и Советское правительство договорились заключить пакт о ненападении. Для ведения переговоров имперский министр иностранных дел прибудет в Москву».

Шок во всем мире! Газеты захлебывались от предположений.

– И невинность соблюсти, и капитал приобрести нелегко, – пробурчал Коба. – Но встречать подлеца будем теперь совсем скромно.

Кажется, в том же в августе, в самых первых числах, Коба сказал мне:

– Говорят, драматург товарищ Булгаков написал очень неплохую пьесу про нашу с тобой забастовку в Батуме. Ее хочет ставить МХАТ, думаю, разрешим товарищам? МХАТ – прославленный коллектив. Они умудрились неплохо исправить пьесу товарища Булгакова «Дни Турбиных». Хмелев обаятельно играл. Мне даже как-то приснились его усики. Сейчас он хочет играть товарища Сталина. Думали ли мы, что нас будут играть замечательные артисты?

«Нас» – это значит «его»!..

Жена рассказала, что «вся Москва» полнилась слухами о пьесе Булгакова. МХАТ планировал выпустить спектакль в день шестидесятилетия Кобы. Все правильно: первый театр страны ставит пьесу о первом человеке. Остальные театры приготовились одновременно поставить эту же пьесу к юбилею моего великого друга. Большой обратился в ЦК с просьбой разрешить создать оперу по пьесе «Батум». Обо всем этом Коба сообщил мне, добро смеясь:

– Будут нас с тобой и петь, Фудзи. – И вслед любимое: – Думали ли мы?!

Однако конец этой истории оказался удивительным.

Приблизительно за несколько дней до приезда Риббентропа я застал Кобу в опасной ярости.

В этот момент по громкой связи раздался голос Поскребышева:

– Глава Реперткома… – (Репертуарного комитета, ведавшего репертуаром театров), – у телефона.

– Вы что, с ума все посходили?! В этой говенной пьесе какая-то гадалка предсказывает судьбу товарищу Сталину! Священник ругает его «дьяволом»! Сообщите во МХАТ, что ЦК решительно против постановки пьесы. Зачем рассказывать о юности товарища Сталина? Он ведь еще не был товарищем Сталиным! Он был самым обычным молодым человеком, Иосифом Джугашвили. И запомните: никогда не надо вкладывать в уста товарища Сталина глупые чужие слова, – он бросил трубку и закончил негодующе: – Этой пьесой товарищ Булгаков решил схитрить – навести мосты с советской властью. Шалишь! Не люблю неискренних людей!

Я был изумлен. Между фразой «Товарищ Булгаков написал очень неплохую пьесу» и словами «говенная пьеса» не прошло и месяца.

И мне стало любопытно разузнать, почему мой друг вдруг ополчился на «очень неплохую пьесу про нашу с тобой забастовку».

Я поговорил на Лубянке с товарищем, занимавшимся писателями. Оказалось, Булгакову не хватало материалов о юности Кобы. Он вместе с постановщиками спектакля придумал отправиться в Грузию – собрать документы и найти живых очевидцев событий, поговорить с ними и потом дописать пьесу.