Праздник, который всегда с тобой - Хемингуэй Эрнест

У нас был запас книг, которые Сильвия Бич позволила нам взять на зиму; мы играли с местными в кегли в коридоре, выходившем к летнему саду гостиницы. Раз или два в неделю в столовой с зашторенными окнами, за запертой дверью играли в покер. Тогда в Австрии азартные игры были запрещены, и я играл с герром Нельсом, хозяином гостиницы, герром Лентом, директором горнолыжной школы, с городским банкиром, прокурором и капитаном жандармерии. Играли серьезно, все были основательными игроками, кроме герра Лента, который излишне рисковал, поскольку горнолыжная школа не приносила дохода. Услышав, что перед дверью остановилась пара патрульных жандармов, капитан подносил палец к уху, и мы замолкали, дожидаясь, когда они уйдут.

Морозным утром, чуть свет, в комнату входила горничная, закрывала окна и затапливала большую изразцовую печь. Комната согревалась, и давали завтрак — свежий хлеб или тост, с вкусными консервированными фруктами, большие чашки кофе и, если ты хотел, свежие яйца и прекрасную ветчину. Был песик по имени Шнауц, который спал у нас в ногах, любил ходить со мной в лыжные походы и ехать у меня на спине или лежа через плечо, когда я скатывался вниз. Притом он был другом Бамби, отправлялся на прогулку вместе с ним и с няней и шел рядом с санками.

В Шрунсе хорошо работалось. Это я достоверно знаю, потому что зимой 1925/26 года проделал там самую трудную работу в жизни, переписав «И восходит солнце», написанный одним рывком за шесть недель, и превратив в роман. А какие рассказы я там написал, не помню. Но несколько было удачных.

Помню, как морозными ночами хрустел снег, когда ты шел по дороге к поселку с лыжами и палками на плече, и видел сначала огоньки, а потом и сами здания, и как все прохожие говорили «Grüss Gott»^[42]. В Weinstube^[43] всегда были деревенские в горской одежде и башмаках с шипами, в воздухе висел дым и дощатые полы были выщерблены шипами. Из молодых многие отслужили в австрийских горнострелковых полках, и один из них, по имени Ганс, работавший на лесопилке, был знаменитым охотником и моим приятелем, потому что когда-то мы оказались с ним в одном и том же горном районе Италии. Мы выпивали с ним и пели тирольские песни.

Помню трассы между садами и фермерскими полями на склонах над деревнями и натопленные фермерские дома с большими печами и громадными поленницами в снегу. Женщины работали в кухнях, чесали и пряли серую и черную шерсть. Прялки были с ножным приводом, шерсть не красили. Черная пряжа была из шерсти черных овец. Шерсть не обезжиривали, шапки, свитера и длинные шарфы из нее никогда не намокали от снега.

Однажды в Рождество поставили пьесу Ганса Сакса, режиссировал директор школы. Это был хороший спектакль, я написал рецензию для провинциальной газеты, а перевел ее хозяин гостиницы. В другом году немец, бывший морской офицер, с бритой головой и шрамами, прочел лекцию с диапозитивами о великой непризнанной Германской Победе в Ютландском сражении. На туманных картинах показывались передвижения сражающихся флотов, и, пользуясь кием как указкой, отставной офицер обрисовывал трусость Джеллико^[44] и порой так распалялся гневом, что терял голос. Директор школы боялся, что он проткнет кием экран. Бывший офицер еще долго не мог утихомириться, и в Weinstube всем было не по себе. Пили с ним только прокурор и банкир, и происходило это за отдельным столом. Герр Лент, уроженец Рейнланда, не пошел на лекцию. Там была еще пара из Вены, они приехали кататься на лыжах, но не хотели подниматься высоко в горы и уезжали поэтому в Цюрс, где, я слышал, погибли под лавиной. Мужчина сказал, что лектор — из тех свиней, что погубили Германию и через двадцать лет проделают это снова. Женщина по-французски велела ему замолчать, сказав, что городок маленький и кто их знает.

В тот год под лавинами погибло много народу. Первое большое несчастье произошло по другую сторону гор от нас, в Лехе, в Арльберге. Группа немцев хотела приехать на Рождество и кататься с герром Лентом. В тот год снега долго не было, склоны еще грело солнце, когда начался большой снегопад. Снег был глубокий и сыпучий и совсем не связан с грунтом. Условия для катания были как нельзя более опасные, и герр Лент протелеграфировал берлинцам, чтобы они не приезжали. Но у них были каникулы, они ничего не понимали и не боялись лавин. Они приехали в Лех, и герр Лент отказался их вести. Один из них назвал его трусом, и они сказали, что будут кататься сами. В конце концов он отвел их на самый безопасный склон, какой мог найти. Он проехал сам, они — за ним, и тут весь склон сошел, накрыл их, как цунами. Тринадцать человек откопали, девять из них — мертвыми. Горнолыжная школа и до этого не процветала, а теперь мы остались чуть ли не единственными учениками. В Арльберге в ту зиму многие погибли под лавинами, и мы стали большими специалистами по лавинам — по разным типам лавин и по тому, как их избегать, и как вести себя, если тебя накрыло. Большую часть написанного в тот год я написал в периоды схода лавин. Самое плохое, что я запомнил из той лавинной зимы, — это одного откопанного. Он сидел на корточках и устроил из рук загородку перед головой, как нас учили, — тогда под снегом остается воздушное пространство для дыхания. Лавина была громадная, откапывали всех долго, и этого нашли последним. Умер он не очень давно, и шея у него была протерта насквозь, так что обнажились сухожилия и кости. Он вертел в снегу головой из стороны в сторону. В этой лавине, видимо, был слой плотного, слежавшегося снега и поверх него свежий, легкий снег. Мы не могли понять, делал ли это человек сознательно или он сошел с ума. Но это не имело значения, потому что местный священник запретил хоронить его в освященной земле: не было никаких доказательств того, что он католик.