Праздник, который всегда с тобой - Хемингуэй Эрнест

«Вон куда заводит речь, — подумал я, — он со всеми ведет такие речи?» Но решил, что вряд ли: я заметил, что он потел во время речи. Пот выступал маленькими капельками над длинной красивой ирландской губкой — тогда-то я и отвел взгляд от его лица и прикинул длину ног, убранных под табуретку. Потом я опять посмотрел на лицо, и тут произошло это странное.

Он сидел за стойкой, держа бокал с шампанским, и кожа на его лице натянулась, так что вся одутловатость исчезла, потом натянулась еще туже, и лицо стало похоже на череп. Глаза провалились, остекленели, губы растянулись, краска ушла с лица, и оно приобрело цвет свечного воска. Мне это не привиделось, и я не преувеличиваю, описывая его. Буквально на глазах лицо превратилось в череп или посмертную маску.

— Скотт, — сказал я. — Вам плохо?

Он не ответил, и лицо еще больше осунулось.

— Надо отвезти его в пункт первой помощи, — сказал я Данку Чаплину.

— Нет. С ним ничего не случилось.

— По-моему, он умирает.

— Нет. Его просто развезло.

Мы посадили его в такси, и я очень беспокоился, но Данк сказал, что он здоров и беспокоиться не о чем.

— Он скорее всего придет в себя, когда приедет домой, — сказал Данк.

Так, наверное, и было, потому что, когда я встретил его через несколько дней в «Клозери де Лила» и сказал, что огорчен тем, что шампанское на него так подействовало — наверное, мы слишком быстро пили за разговором, — то в ответ услышал:

— Чем вы огорчены? Что значит — шампанское на меня подействовало? Эрнест, о чем вы говорите?

— Я о давешнем вечере в «Динго».

— Ничего со мной не было в «Динго». Я просто устал от этих кошмарных англичан, с которыми вы сидели, и отправился домой.

— При вас там не было никаких англичан. Только бармен.

— Не устраивайте из этого тайны. Вы знаете, о ком я говорю.

— Ох, — сказал я.

Он потом вернулся в «Динго». Или зашел в другой день. Нет, я вспомнил, были там двое англичан. Правильно. Я вспомнил, кто они. Были они там, были.

— Да, — сказал я. — Конечно.

— Эта девица с липовым титулом, грубая, и с ней пьяный олух. Говорили, что они ваши приятели.

— Приятели. И она действительно бывает груба.

— Вот видите? Нет смысла устраивать тайны только потому, что кто-то выпил несколько бокалов вина. Зачем вы напускали таинственность? От вас я этого не ожидал.

— Не знаю. — Мне хотелось оставить эту тему. Потом мне пришло в голову: — Они вам грубили из-за вашего галстука?

— С какой стати им грубить из-за галстука? На мне был простой черный вязаный галстук^[47] и белая тенниска.

Тогда я сдался, и он спросил меня, почему мне нравится это кафе. Я рассказал ему про прежние времена, и он стал стараться, чтобы оно ему тоже понравилось. Так мы и сидели — я, потому что мне нравилось, а он старался, чтобы понравилось, задавал вопросы и рассказывал мне о писателях, издателях, литературных агентах, критиках, о Джордже Хорасе Лоримере^[48], о сплетнях, об экономике писательского успеха и был циничен, остроумен и очень весел, и мил, и обаятелен, хотя ты привык настороженно относиться к старающимся быть обаятельными. Он слегка пренебрежительно, но без горечи говорил обо всем, что написал до сих пор, и я понимал, что его новая книга должна быть очень хороша, раз он без горечи говорит о недостатках прежних книг. Он хотел, чтобы я прочел эту новую, «Великий Гэтсби», как только к нему вернется последний и единственный экземпляр, который он дал кому-то почитать. Слушая его, вы никогда бы не догадались, насколько она хороша, — разве что по смущению, которое проглядывает у не влюбленных в себя авторов, когда у них получилось что-то очень хорошее, и мне захотелось поскорее получить и прочесть эту книгу.

Скотт сказал, что, по словам Максвелла Перкинса^[49], книга продается неважно, но рецензии очень хорошие. Не помню, в тот ли день или много позже он показал мне рецензию Гильберта Сендеса — лучше ее невозможно вообразить. То есть можно было бы, если бы Сендес был лучше. Потом, я думаю, были получше. Скотт был озадачен и уязвлен тем, что книга расходится неважно, но, как я уже сказал, горечи в нем не было совсем, он смущенно радовался тому, что книга получилась.

В этот день, когда мы сидели на террасе «Клозери де Лила» в сумерках и наблюдали за прохожими, за тем, как меняется серый вечерний свет, два виски с газированной водой, которые мы выпили, не произвели в нем химических изменений. Я следил за этим бдительно, но ничего не случилось: он не задавал бестактных вопросов, никому не причинял неловкости, не произносил речей, а вел себя как нормальный, умный и очаровательный человек.