Гордость и гордыня - Остин Джейн

— Я вас не боюсь, — сказал он с улыбкой.

— Прошу, позвольте мне услышать, в чем вы его вините! — воскликнул полковник Фицуильям. — Я очень хотел бы услышать, как он ведет себя среди малознакомых людей.

— Ну, так вы услышите! Однако приготовьтесь узнать нечто ужасное. Когда я увидела его в самый первый раз в Хартфордшире, это, вообразите, было на балу, и как, по-вашему, он вел себя на этом балу? Танцевал всего четыре раза, хотя кавалеров не хватало и, как мне отлично известно, не одной барышне приходилось сидеть у стены, потому что ангажировать ее было некому. Мистер Дарси, вы не можете отрицать, что так и было.

— Я не имел чести быть знакомым ни с одной дамой или барышней на ассамблее, кроме тех, с кем приехал туда.

— Справедливо. И на балах ведь никого никому представлять не принято! Полковник Фицуильям, так что же мне еще сыграть? Мои пальцы ждут ваших распоряжений.

— Быть может, — сказал Дарси, — я поступил бы разумнее, если бы искал представления, но во мне слишком мало того, что рекомендовало бы меня новым знакомым.

— Не спросить ли нам у вашего кузена о причине? — сказала Элизабет, все еще обращаясь к полковнику Фицуильяму. — Не спросить ли, почему человек, блещущий умом и образованностью, к тому же вращающийся в высшем свете, имеет слишком мало того, что его рекомендовало бы новым знакомым?

— На ваш вопрос я могу ответить, не обращаясь к нему, — сказал полковник Фицуильям. — Потому, что его это не заботит.

— Разумеется, я лишен дара, присущего некоторым людям, — сказал Дарси. — Дара непринужденно беседовать с теми, кого я вижу впервые. Я не способен подделаться под тон их беседы или притвориться, будто мне интересно то же, что и им, хотя и часто наблюдаю подобное.

— Мои пальцы, — сказала Элизабет, — не порхают по клавишам с легкостью, которую я наблюдаю у многих музыкантш. В них нет ни необходимой для этого силы, ни быстроты, и они не способны играть с тем же искусством. Но я всегда полагала, что вина тут моя, так как я не тружусь упражняться. Но не потому, что считаю, будто мои пальцы менее способны к совершенству, чем у других музыкантш.

Дарси ответил с улыбкой:

— Вы правы. И свое время вы употребляли с гораздо большей пользой. Никто из имевших честь слушать вашу игру не нашел бы в чем вас упрекнуть. Ни вы, ни я не садимся за инструмент перед незнакомыми людьми.

Тут их перебила леди Кэтрин, которая громко осведомилась, о чем они разговаривают. Элизабет тотчас снова заиграла. Леди Кэтрин подошла к фортепьяно, послушала одну-две минуты, а затем сказала Дарси:

— Мисс Беннет играла бы совсем недурно, если бы больше упражнялась и имела бы лондонского учителя. Пальцы у нее достаточно гибкие, но ее вкус уступает вкусу Анны. Анна играла бы восхитительно, если бы здоровье позволило ей учиться музыке.

Элизабет взглянула на Дарси, чтобы узнать, с какой охотой он поддержит этот комплимент своей кузине. Однако ни в этом случае, ни в других она не подметила ни малейших признаков любви; и его поведение с мисс де Бэр навело ее на следующую утешительную для мисс Бингли мысль: будь мисс Бингли его родственницей, то у нее было бы ровно столько же надежд стать его избранницей.

Леди Кэтрин продолжала говорить об игре Элизабет, не скупясь на поучения, касавшиеся владения инструментом и ее вкуса. Элизабет выслушивала их с вежливым терпением и по просьбам джентльменов продолжала играть, пока не подали карету ее милости, чтобы отвезти их всех домой.

Глава 32

На следующее утро Элизабет сидела за письмом к Джейн в одиночестве, потому что миссис Коллинз и Мария отправились по делам в деревню, как вдруг ее отвлек звон дверного колокольчика — верный знак, возвещавший о визитерах. Она не слышала перед этим стука колес, а потому подумала, что это может быть леди Кэтрин, и поспешила спрятать недоконченное письмо, чтобы избежать бесцеремонных расспросов, но тут дверь отворилась и, к ее великому изумлению, вошел мистер Дарси — и один. Он, казалось, тоже удивился, что застал ее одну, и извинился за свое вторжение — служанка не предупредила его, что хозяйки и ее сестры нет дома.

Затем они сели, и, когда она осведомилась о здоровье леди Кэтрин и остальных обитателей Розингса, возникла опасность, что наступит полное молчание. Настоятельно требовалось найти какую-нибудь тему, и в ее поисках Элизабет вспомнила о том вечере, когда видела его в Хартфордшире в последний раз, и, любопытствуя услышать, чем он объяснит их поспешный отъезд, сказала: