Книжный вор - Зузак Маркус

В неровном кругу отмокали минуты.

Лизель держала за руки Маму и Руди.

Ее огорчала только одна мысль.

Макс.

Что будет с Максом, если бомбы упадут на Химмель-штрассе?

Озираясь, она изучала подвал Фидлеров. Он был гораздо крепче и значительно глубже, чем у них на Химмель-штрассе, 33.

Безмолвно она спрашивала Папу.

— Ты тоже думаешь про него?

Воспринял ли он ее бессловесный вопрос или нет, но Ганс коротко кивнул девочке. Через несколько минут после этого кивка раздались три сирены временного покоя.

Люди в доме № 45 по Химмель-штрассе облегченно обмякли.

Некоторые зажмурили глаза и снова открыли.

По кругу пустили сигарету.

Когда она дошла до губ Руди Штайнера, ее перехватила рука Штайнера-старшего.

— Не для тебя, Джесси Оуэнз.

Дети обнимали родителей, и еще несколько минут люди не понимали до конца, что они живы и будут живы. Только после этого затопали их шаги вверх по лестнице на кухню Герберта Фидлера.

Снаружи по улице тянулась молчаливая процессия. Многие поднимали глаза к небу и благодарили Бога за то, что выжили.

Оказавшись дома, Хуберманы сразу устремились в подвал, но им показалось, что Макса тем нет. Огонек лампы был тускл и оранжев, а Макса не было видно, и он не отвечал на их призывы.

— Макс?

— Он исчез.

— Макс, ты здесь?

— Я тут.

Сначала им показалось, что слова раздались из-за холстин и банок, но Лизель первой заметила Макса — прямо перед ними. Его изнуренное лицо было трудно различить в маскировке ткани и малярного инвентаря. Он сидел с ошеломленными глазами и губами.

Когда они подошли, он снова заговорил.

— Я не мог удержаться, — сказал он.

Ему ответила Роза. Присела и заглянула Максу в лицо.

— О чем ты говоришь, Макс?

— Я… — Ответ давался ему с трудом. — Когда все было тихо, я поднялся в коридор, а в гостиной между шторами осталась щелочка… Можно было выглянуть на улицу. Я посмотрел только несколько секунд. — Он не видел внешнего мира двадцать два месяца.

Ни гнева, ни упрека.

Заговорил Папа.

— И что ты увидел?

Макс с великой скорбью и великим изумлением поднял голову.

— Там были звезды, — сказал он. — Они обожгли мне глаза.

* * *

Вчетвером.

Двое стоят на ногах. Двое сидят.

Все четверо кое-чего повидали этой ночью. Вот их настоящий подвал. Настоящий страх. Макс собрался с духом и встал, чтобы скрыться за холстинами. Пожелал всем спокойной ночи, но под лестницу не ушел. С разрешения Мамы Лизель осталась с ним до утра, читала ему «Песню во тьме», а он рисовал в своей книге.

«Через окно на Химмель-штрассе, — писал Макс, — звезды подожгли мне глаза».

ПОХИТИТЕЛЬ НЕБА

Первый налет, как оказалось, и налетом-то не был. Если б люди захотели увидеть самолеты, им пришлось бы простоять, задрав головы, всю ночь. Потому-то и не было кукушки по радио. В «Молькингском Экспрессе» написали, что какой-то зенитчик немного перенервничал. Он клялся, что слышал рокот самолетов и даже видел их на горизонте. И поднял тревогу.

— Он мог и нарочно, — заметил Ганс Хуберман. — Кому захочется сидеть на башне и стрелять по бомбовозам?

И конечно, когда Макс в подвале дочитал статью, в конце сообщалось, что зенитчика с причудливым воображением разжаловали. Скорее всего, его ждала теперь какая-то другая служба.

— Удачи ему, — сказал Макс. Похоже, переходя к кроссворду, он посочувствовал тому парню.

Следующий налет был настоящим.

Ночью 19 сентября по радио пропела кукушка, а следом раздался низкий знающий голос. В списке возможных мишеней упоминался Молькинг.

И снова Химмель-штрассе стала цепочкой людей, и снова Папа не взял аккордеон. Роза напомнила, но Ганс отказался.

— В прошлый раз не брал, — объяснил он, — и мы уцелели. — Война явно размыла границу между логикой и суеверием.

Зловещая воздушность сопровождала их до подвала Фидлеров.

— Сегодня, кажется, по-настоящему, — сказал герр Фидлер, и дети быстро поняли, что в этот раз родители подле них боятся еще сильнее. Они отреагировали единственным известным способом — принялись выть и плакать, а подвал тем временем будто бы качнулся.

Даже из погреба люди смутно слышали пение бомб. Воздух давил, как потолок, словно плюща землю. От опустелых улиц Молькинга отгрызли кусок.