Свободу медведям - Ирвинг Джон

— Твоя жена просто очаровательна… со мной она будет в безопасности.

Тогда Вратно поднял глаза на здоровяка и прошел мимо него в дверь.

А здоровяк, которого первый мужчина называл Тодором, последовал за ним на улицу.

Самое неприятное в этом здоровяке, говорила моя мать, было то, что часть лица у него была вроде как откушена или снесена напрочь. И сплошь покрыта красными шрамами, частично рваными, словно приклеенная к лицу резина, а частично тонкими и довольно глубокими, туго стягивавшими кожу вокруг.

Тот, что поменьше, как ни в чем не бывало остался на месте. Он выпил с ней по стаканчику, потом тоже вышел, сказав, что пошел за Вратно, но так и не вернулся. Как и мой отец.

Моя мать сказала, что гоночный мотоцикл «Гран-при» по-прежнему стоит перед сербским рестораном, поэтому Эрнст Ватцек-Траммер и дед отправились за ним, заговаривая по пути с русскими солдатами.

— Что касается этого здоровяка, — сказал мой дед солдатам, — то я полагаю, его звали Тодор Сливница. У него на лице страшные шрамы, которые он получил, подорвавшись в машине. Он с моим зятем, а может, и с тем другим незнакомцем.

Но никто из солдат не видел ни души — разве что мою мать, когда она перед этим возвращалась домой с русским офицером, больше всего походившим на джентльмена из тех, что попались ей на улице и кого она осмелилась попросить проводить ее домой. Он был очень молод, и, когда они миновали последний квартал, он отважился взять Хильке за руку, но, как мне кажется, это было все, что он от нее хотел.

Солдаты за весь этот вечер никого не видели.

И когда дед и Ватцек-Траммер добрались до сербского ресторана, гоночный мотоцикл стоял снаружи, а внутри выступала певица, певшая на сербохорватском, и две-три группы смуглых мужчин хлопали в ладоши и подпевали за столиками. Очень весело.

Однако Ватцек-Траммер считал, что все хорваты из одной шайки-лейки.

— Тодор Сливница! — прокричал он.

И певица перестала петь — она заломила руки. Никто не стал обвинять Ватцека-Траммера в грубости, официанты лишь покачали головами.

Они уже собирались уходить, когда дедушка вдруг воскликнул:

— О господи, Эрнст! — и указал на огромного мужчину, одиноко сидевшего за столиком у двери; он собирался есть крем из маленькой стеклянной вазочки. Они прошли мимо него, когда заходили в ресторан.

Итак, они приблизились к здоровяку, чье лицо при свете свечи выглядело разноцветным, принимающим разные формы, как наполовину разбитая призма.

— Тодор Сливница? — спросил Ватцек-Траммер.

Здоровяк улыбнулся и встал, он возвышался, словно башня, над дедом и Ватцеком-Траммером. Тодор постарался пригнуться, дабы казаться пониже.

Мой дедушка, не зная сербохорватского, мог лишь произнести:

— Вратно Явотник?

Шрамы на лице Тодора налились кровью, отчего лицо его замерцало как неоновое; взяв со стола стеклянную вазочку, он зачерпнул огромной лапищей взбитый крем и распрямил пальцы, преподнеся на протянутой ладони к носу деда эту кашу, словно редкий дар. Потом хлопнул по жиже кулаком — «Фоп! И сквашь!»

Затем Тодор Сливница снова сел, хлопья крема застряли в одном из его глубоких шрамов. Он сделал жест рукой — от крема к стенам, от них над столом, над дедом и Ватцеком-Траммером и даже над низко висящей, дымящейся лампой. Повсюду крем — показал Тодор Сливница и улыбнулся.

Где Вратно Явотник? Он здесь, прямо у вас под носом, и тут, и даже над лампой, и даже там! В пространстве.

Так что Ватцек-Траммер хорошо запомнил это, он отчетливо видел перед собой эту пантомиму — загадка, куда подевался мой отец, была связана с символическими жестами Тодора Сливницы. Тодор, кроме всего прочего, славился своим чувством юмора.

Двадцатое наблюдение в зоопарке:

Вторник, 6 июня 1967 @ 6.30 утра

Очень интересно. О. Шратт сменил экипировку! Нет, не то чтобы сменил, просто замаскировался. Надел поверх одежды плащ, который скрыл его именную нашивку и эполеты. И он аккуратно, намеренно выпустил штаны из военных ботинок. С виду было похоже, будто на нем обыкновенные ботинки — или, по крайней мере, что-то в этом роде.

О. Шратт окончательно приготовился выйти на дневной свет, к служителям, которые пришли сменить его. О. Шратт не дурак — он хорошо маскирует свои капризы. О. Шратт не желает появляться на публике в качестве наркомана. Он все продумал — он умеет прикидываться ягненком.