Свободу медведям - Ирвинг Джон

Одиннадцатое наблюдение в зоопарке:

Вторник, 6 июня 1967 @ 4.15 утра

Я не представлял, что О. Шратт мог делать с ними. Я по-прежнему слышал их — весь зоопарк слышал. Время от времени дверь внезапно распахивалась вместе с ужасной животной музыкой и так же неожиданно закрывалась, приглушая крики.

Я мог только догадываться: О. Шратт избивал их, одного за другим.

Это было явное истязание. Как только крик набирал силу, весь зоопарк отвечал ему. Обезьяны ворчали, Большие Кошки рычали, Смешанные Водоплавающие Птицы взлетали и садились; медведи нервно расхаживали; тень самца серого большого кенгуру сердито боксировала; еле слышимые обитатели Жилища Рептилий, гигантские змеи, сплетались в клубки и расплетались снова. Казалось, все как один с гневом оплакивают несчастных, освещенных инфракрасными лучами.

Я мог только догадываться: О. Шратт домогается то одного, то другого.

Непосредственно за моим убежищем находилось стадо Животных Смешанной Классификации, они сбились в кучу, замышляя тайный заговор. Я мог догадываться, о чем они говорили, покусывая друг друга за уши своими странными, травоядными зубами: «О. Шратт взялся за свое снова. Вы слышали последний крик? Это бранникская гигантская крыса. Как будто с нее сдирают кожу».

О, зоопарк полнился слухами!

Немного погодя я выполз из своего убежища в пустынный Биргартен, чтобы перекинуться парой слов с медведями. Они все пришли в возбуждение. А больше всех — Знаменитый Азиатский Черный Медведь, с ревом вскочивший на дыбы и яростно набросившийся на клетку, когда я стремглав промчался мимо. Я видел его лохматые лапы, все еще пытающиеся схватить меня, когда я был уже далеко от него. Наверное, Азиатский Черный Медведь подумал о своем захватчике Хинли Гоуче — это дьявольские шутки О. Шратта напоминали ему о захватчике и обманщике Хинли Гоуче. По всей видимости, все люди представлялись наводящему ужас Азиатскому Черному Медведю Хинли Гоучами — особенно О. Шратт.

Я попытался успокоить их, но на Азиатского Черного Медведя увещевания не действовали. Я шепнул Полярным Медведям, что они не должны заводить друг друга, и они меня поняли, хотя и не успокоились после этого; я умолял гризли сесть и собраться с мыслями, и после слепой атаки на меня он хоть и неохотно, но так и поступил; моя ласковая парочка Очковых Медведей здорово разволновалась, они вскочили и обнялись друг с другом.

О, я мог только догадываться: О. Шратт — сумасшедший фетишист! — что это за дьявольский каприз, наводящий ужас на весь зоопарк?

Но никто не мог мне ответить. Я присутствовал на призрачном базаре в каком-то месте, куда более злокозненном, чем Стамбул; в клетках и за загородками животные сплетничали друг с другом на языке еще более вспыльчивом и непонятном, чем турецкий.

Я даже попытался заговорить на сербохорватском со слегка смахивавшим на славянина бурым медведем. Но никто не мог сказать мне ни слова.

Я мог только догадываться, что значил последний пронзительный крик: О. Шратт, с ритуальной медлительностью, душил какую-то зверушку. Крик едва пробивался сквозь бледно-лиловый лабиринт; спустя минуту вопль оборвался, как и все остальные звуки.

Потом стеклянная задвижка звякнула. И зоопарк выдал мне свои объяснения на турецком языке.

Тщательно отобранная автобиография Зигфрида Явотника:

Предыстория II (продолжение)

Ритуал обучения Вратно вождению гоночного мотоцикла «Гран-при 39» ограничивался воскресеньями. Мой отец поджидал Готтлиба Вата на тротуаре перед дверью дома его сербской любовницы. Ват был пунктуален, в купальном халате, в шлеме и в ботинках (незашнурованных), с формой под мышкой. Мой отец, облаченный в краги Бьело Сливницы, в ожидании Вата полировал свой шлем цвета индиго.

В воскресенье утром Готтлибу требовалось два часа для принятия ванны. У ванны имелся выступ для печенья и кофе. Мой отец съедал свой завтрак, сидя на унитазе с опущенной крышкой. Они разговаривали друг с другом, временами сквозь проходившую мимо объемистую сербскую любовницу Вата, которая заменяла печенье и воду в ванной, а иногда приседала на корточки между ванной и унитазом и смотрела на изменившие в воде цвет бесчисленные шрамы Вата.

Любовница Зиванна Слобод оставалась не менее безучастной, чем любой случайный прохожий. Среднего возраста, с тяжелой челюстью и мощными бедрами, она обладала броской красотой и притягательностью смуглой цыганки. Она никогда не говорила Вату ни слова, а когда мой отец изысканно благодарил ее за услуги на сербохорватском, она слегка приподнимала голову, демонстрируя свою великолепную шею с пульсирующей жилкой и сияющие белизной крупные зубы.