Жизнь удалась - Рубанов Андрей

– Понял.

– А чего такой мятый?

– Ночь не спал.

– Врешь, – Федот оглушительно захрустел огурцом, прищурил бесцветные глаза, всмотрелся. Пыхнул папиросой. – Чего стряслось?

– Ничего. Все нормально.

– Когда все нормально – оно сразу видно. А когда ненормально – еще виднее.

Капитан уперся взглядом в стену.

– Прошлой ночью, – сказал он, – я человека хотел от смерти спасти. Но не спас. А другого хотел убить. Но не убил.

Федот помолчал. Потом хмыкнул:

– То на то и вышло. Давай-ка выпей. Прямо щас. Накати стакан. И поедем. Поедем, малой. На тракторе покатаемся, из поджиглета постреляем… Все нормально будет…

– Не буду я стрелять.

– Не хочешь стрелять – не надо. А прокатиться – это первое дело. Свежий воздух… Я соляру зимнюю налил… – Федот весело подмигнул. – Ты в прошлый раз сказал, что квартеру в Москвах купил, да?

– В кредит.

– В долг, что ли?

– Да.

– И сколько, говоришь, стоит?

Капитан сказал.

Федот выругался.

– Как же будешь отдавать такой долг?

– Мне зарплату платят.

– И сколько платят?

Капитан сказал.

Федот выругался.

– Вот что, – сказал он. – Вчера Федор свою землю продал. Два гектара. Под дачные участки. Деньги – тебе отдаст. На твою квартеру. Только он велел тебе не говорить, что он землю продал. Имей в виду. И ты ему не говори, что я тебе сказал.

В печке гудело.

– Не возьму я у вас деньги, – сказан капитан. – У меня теперь свои есть.

– А тебя никто не спрашивает. Ты – малой. Ты делай, что тебе старшие говорят, понял? Возьмешь свои, добавишь наши.

– Как же вы без земли?

Федот печально покачал головой.

– Тебе, видать, на твоей войне совсем мозги отшибло. Или в Москвах обезумел… Мы тут – живем, понял? У нас есть вся земля, понял? Это у тебя ничего нет, окромя фуражки с кокардой. Понял, милицанер херов? А у нас всего полно. Пей давай.

После второго стакана мраки и тревоги отступили. Обстоятельно закусили квашеной капустой и поехали к Федору. Средний брат ничего не сказал младшему про проданную землю и деньги. А капитан ничего не спросил. Он не хотел ни о чем говорить. Он положил своей целью быстрейшее достижение бессознательного состояния. Но не вышло, даже наоборот – с каждым новым стаканом милицейская голова становилась как будто трезвее.

Он с удовольствием поменял городскую одежду на местную: форменные брючата с узкими красными лампасиками заправил в огромные валенки, запахнул телогрейку; хотел поставить на карман сигареты, но Федот заявил, что трактористы сигареты не курят, и вручил початую пачку «Казбека». Капитан изучил картинку. На фоне мрачной горы абрек в бурке гонит скакуна – куда гонит? Конечно, фугас закладывать, чтоб московского мента Сережу лишить жизни. Не вышло, хохотнул про себя капитан Сережа, извини, абрек, как-нибудь в другой раз.

Тут же – когда поместил картонного абрека за пазуху – он понял, что напиваться уже не хочет. А хочет – злость сорвать.

Катались долго. Пили много. Сначала самогон, потом водку. Опять гнали через поля. Белая равнина сама ложилась под гусеницы.

– И снег, бля, и ветер, – наслаждаясь, орал Федот, – и звезд ночной полет… Тебя, мое сердце, в тревожную даль зовет, сука, на хуй…

Громогласный мат, смешиваясь с ревом дизеля, улетал далеко в стороны и вверх, но звучал не так, как в городе, не содержал ничего отвратительного и непристойного. Идеально рифмовался с белым снегом, черным лесом и синим небом. Небрезгливое пространство без усилий вбирало в себя любые звуки. Мирно подсвечивал золотой шарик – пытался убедить капитана, что все нормально.

Сорвать злость – это как сорвать стоп-кран. И страшно, и незаконно – а сделаешь, и отпустит. Капитан понял, что изнемогает. Жертва требовалась немедленно. Справа сидел Федот, слева Федор – вымещать негатив на братовьях, единственных на всем белом свете близких людях, капитан не собирался.

Он поискал и нашел.

Поле обрезала дорога – по местной традиции, высоко приподнятая над пашней. Катил грязный автомобиль. Вот моя цель, подумал капитан. Положил поверх шершавой, как дерево, ладони Федота, сжимающей рукояти, свою ладонь. Надавил. Трактор дернуло и повернуло. Догадавшись, брат нажал теперь на оба рычага, и через минуту облепленный ледяной грязью железный конь тяжело вывалился на асфальт. Встал поперек. Капитан спрыгнул, дивясь собственной ловкости.