Жизнь удалась - Рубанов Андрей

Ничего, сказал он себе. Ничего, капитан! Ты на всех на них найдешь управу, и накажешь, и научишь, и заставишь уважать себя.

Закон пусть не уважают. Все равно не умеют. Да и черт с ним, с законом. Но ментов – уважать обязаны.

3. Недопроблевавшийся

Матвей нырял и взлетал. Всплывал и падал. Погружался вверх и воспарял камнем. Терял рассудок и вновь находил – но найдя, не желал присваивать. Думать не получалось: идеи возникали и лопались, не успевая оформиться вербально. Неожиданно посещала иллюзия зрения – тогда он наблюдал вокруг бесцветный туман; или иллюзия речи – и он вспоминал, что когда-то имел язык, а за языком – горло, а под горлом – связки; но попытка привести в движение упомянутые фрагменты плоти терпела крах, и он ставил под сомнение и саму попытку, и свою способность ставить что-либо под сомнение.

Могут ли мертвые сомневаться? Сомневаться можно в том, чего не знаешь наверняка, а мертвый в отличие от живого знает если не все, то самое главное. Зная самое главное, не имеешь нужды знать все остальное. Следовательно – и сомневаться тоже.

А то вдруг приходили все телесные сигналы разом. Покалывало кончики пальцев. Крутило желудок. Резало в печени. Тянуло в паху. Нос улавливал запахи, слабые, на пределе чувствительности, и это были запахи холодных, мертвых субстанций: камня и металла. Мозг обжигали догадки: закопали, что ли? В гробу лежу? Или еще в морге? С дичайшей четкостью ощущалась бегущая по лбу капля пота. Электричество скапливалось в суставах – хотелось шевелиться, двигаться, он пробовал, но безуспешно. Потом пробегала теплая волна, и он погружался в нечто, удивительно похожее на обычный сон. Там он был другим, свободно говорил, слышал и видел. Умозаключал. Мог спорить, возбуждаться, испытывать любопытство, страх и гнев.

– Смерть – это сон, – догадался он, в очередной раз засыпая.

– Нет, – сразу ответили ему, – смерть – это не сон. Смерть – это смерть, и точка. Почему-то все думают, что смерть – это покой. Хотя покой – очень живая категория. А ты – мертвый…

– А вдруг я живой?

– Тогда вернись к обычной жизни.

– Не могу.

– Вот видишь. Да тебе это и не нужно. Вот, посмотри, как ты жил. Например, вот это посмотри. Узнаешь себя?

– Узнаю. Но смотреть не буду. Опять покажешь какую-нибудь дрянь…

– А ты посмотри, посмотри…

Матвей вздохнул. Он не желал ничего вспоминать. Все возникающее перед глазами напоминало гадкий фарс. Вот некий субъект, очень похожий на него самого – мятый дорогой костюм, золотые часы, влажное лицо спивающегося недосверхчеловека, Тройного Мудака, – шагал, слегка шатаясь, по залитой ярким голубым светом комнате. То сутулился, то выпрямлял спину, подчиняясь собственной мгновенной прихоти – очевидно, вспоминал, что принадлежит как-никак к породе прямоходящих.

– Он пьян…

– Ты всегда был пьян.

Комната оказалась туалетом. Субъект уперся неверной рукой в кафель и стал харкать в раковину. Было очевидно, что он очень хочет блевать, но вместе с тем было совершенно ясно, что блевать он уже не может. Физически обессиленный и нервно истощенный, он функционировал, подчиняясь лишь простейшим рефлексам.

Как правило, в американском кинематографе в такой момент мимо проходят два крепких старика, и один говорит другому: «Не обращай внимания, Хэнк. Этот парень знавал лучшие времена».

Субъект пустил воду. Обтер мокрой ладонью морду. Сдернул с шеи галстук и сунул в карман. Сплюнул еще раз, выдернул из кармана пачку сигарет, вытащил одну мокрыми пальцами – сломалась, швырнул ее на пол. Со второй попытки закурил. Решил отлить, но зачем-то расстегнул не ширинку, а пряжку брючного ремня. Штаны обрушились, обнажив тощие волосатые ноги. В таком положении, шепотом стеная сквозь сжимающие сигарету клыки, он пустил струю, причем в первую секунду немного не попал в гостеприимное горло писсуара.

– Прошу, не надо, – взмолился Матвей. – Я не могу это видеть…

– Но каков, каков?! Хорош, правда? Герой своего времени. Жизнь удалась…

– Я помню этот момент. Мы выпили в кабаке с деловым партнером… Потом поехали в клуб… Я… взял на грудь лишнего… Но мимо дырки не ссал!

– Ссал, друг. Еще как ссал. Хочешь посмотреть еще раз? Подробнее.

– Нет! Не надо.

– Не можешь? Были бы у тебя глаза – ты бы их закрыл, правда? А глаз-то нет! И лица нет, и головы тоже! Все мертво в тебе, и сам ты мертвый! Не зажмуришься, не отвернешься! Ничего у тебя нет, ни головы, ни сердца, ни того предмета, который ты не умеешь правильно нацелить в сортирное очко! Ты умер!