Жизнь удалась - Рубанов Андрей

Матвей подумал и спросил:

– Скажи, кто ты?

– Сам решай.

– Ангел?

– Пусть будет ангел. Или – бес. В данном случае это несущественно. Я – часть тебя. Я – это парашют, смягчающий удар. Ты, как всякий другой живой, носил этот парашют в себе всю жизнь, ничего о нем не зная. И вот в момент смерти он тебе пригодился. Смягчил удар…

– Как мне тебя называть?

– Любым именем.

– А как ты сам себя называешь?

– Никак. Я пробуду рядом с тобой недолго. Как только ты адаптируешься к своему новому состоянию – я исчезну. И ты забудешь обо мне.

– Все равно я не верю, – повторил Матвей, удивляясь собственной отваге. – Я не умер. Разве это смерть? Это аттракцион! Если я умер, почему мне было так весело?

– Потому что ты – отмучился, – мягко прозвучало в ушах. – Это живые плачут. А мертвые в основном веселятся.

– Я не умер, – тупо повторил Матвей. – Я живой! Я не верю!

Вместо ответа повисла пауза.

– Что надо сделать, чтобы ты поверил? Может быть, желаешь посмотреть на то, что от тебя осталось?

Мрак перед глазами Матвея стал редеть, проступили очертания стен, мебели, медленно задвигались в полутьме две бесформенные фигуры, третья неподвижно покоилась на диване у стены: рыхлое, неестественно изогнутое тело, скрюченные пальцы сжимают край простыни. В лежащем Матвей угадал себя, в двух других – Никитина и Кактуса. Грузный депутат, закрывая и открывая воспаленные глаза, мелко тряс головой, его приятель выглядел более спокойным и даже курил сигарету.

Деловито-угрюмые выражения их лиц возмутили Матвея, и он сказал:

– Что-то они не выглядят сильно расстроенными.

– Это потому, что они не сильно расстроились.

– А кто лежит? Я?

– Угадал.

Матвею стало неуютно и очень захотелось назад, в мерцающую комфортабельную пустоту, где минуту назад он хохотал во все горло. Мир живых показался ему тусклым, плоским и мрачным.

– Приблизься, – услышал он. – Взгляни на себя.

– Нет! Я не хочу. Не надо.

– Взгляни. Тебе полезно. Совсем недавно это был ты, еще живой.

Матвей всмотрелся. Лежащий на диване мертвец был желтый и неопрятный, голова свесилась, торчал острый подбородок, приоткрытый рот оскален, волосы прилипли к мокрому лбу.

– Спасибо, я понял.

– Ничего ты не понял. Ты только что смеялся – теперь плачешь…

Усилием воли Матвей почти справился с собой и признался:

– Мне себя жалко.

– А вот жалеть себя не надо. Ни живому, ни тем более мертвому не следует себя жалеть. Запомни: если есть что-то хуже смерти, то это жалость к самому себе. Ты умер, для тебя все закончилось – о чем жалеть? Лучше их пожалей. Живых.

Матвей посмотрел на живых. Никитин теперь отошел в глубь помещения и упал, как бы без сил, в кресло, смотрел в пол. Связанные на животе рукава халата болтались. Кактус же, неторопливо докурив и аккуратно затушив сигарету в огромной пепельнице, с чрезвычайным спокойствием отнес эту пепельницу в угол, опрокинул над мусорной корзиной, поставил на стол, с этого же стола взял резиновые медицинские перчатки, привычно натянул, склонился над лежащим. Поднял его голову и положил на подушку. Оттянул темное веко, взглянул.

– Что он делает? – спросил Матвей.

– А какая тебе разница?

– Послушайте, это же мое тело.

– Ты умер. Зачем тебе тело? Что там, в этом теле? Сердце с признаками ишемической болезни? Отравленная печень? Черные от никотина легкие? Это не тело, а помойка. Забудь о нем. Не жалей себя. Жалей живых. У них много хлопот. А у тебя впереди вечность.

– Что со мной будет дальше?

– Не спеши. Скоро все узнаешь.

9. Девочка со шрамом

В пятнадцать лет она подралась. Из-за мальчика. С одноклассницей. В полном соответствии с канонами жанра.

Повод был законный: классная руководительница – у нее часто случались приступы любви к дисциплине, она преподавала немецкий язык и подсознательно во всем стремилась к абсолютному орднунгу – решила рассадить детей по лично составленному списку. Мальчик – с девочкой; успевающий – с неуспевающим. Хулиганы и балбесы – на передние парты, хорошисты и прочие мирные агнцы – на галерку. Мальчик Марины (ладно, не совсем ее мальчик, она с ним и не целовалась даже, но считала своим, поскольку в восьмом классе уже положено иметь своего мальчика) очутился по соседству с белобрысой зубрилой, дурой, гадиной и сучкой, тут же начавшей хихикать и строить глазки, как будто только сейчас познакомились; еле высидев урок, Марина вознамерилась разобраться. Она не любила, когда покушаются на то, что ее. Она никогда не считала себя хищницей, но свое предпочитала крепко держать в руках.