МЕДЛЕННЫЕ ЧЕЛЮСТИ ДЕМОКРАТИИ - Кантор Максим

— И Британия отказалась договор подписывать? — спросил я, хотя прекрасно знал, что отказалась. Черчилль к тому времени уже произнес свою знаменитую речь «Мы никогда не сдадимся». Сказал он и речь по поводу триумфа британского оружия в Дюнкерке — мол, отступились немецкие орды. Если бы Гитлер не остановил 24-го мая 1-ю и 2-ю танковые дивизии, Черчилль бы этой речи не сказал. Впрочем, впоследствии Черчилль возвращался к этой теме и обмолвился, что Гитлер медлил под Дюнкерком, ожидая английского предложения о мире.

— Если бы Британия пошла на этот договор, — сказал старик, — и согласилась бы с депортацией евреев на Мадагаскар, то ведь никого стимула у американцев не осталось бы. А надо было, чтобы Америка вступила в войну — не хотела Британия мира с сильной Германией. Надо было всю планету взбудоражить, Америку поднять, а для этого ничего лучше еврейского геноцида и не придумать. Представляете, война без геноцида — это ведь уже совсем другая война. Я так думаю, что Черчилль взвесил все обстоятельства и решил — уж лучше пусть будет геноцид.

— Что вы такое говорите?! — крикнул я ему. — Это, выходит, англичане Освенцим построили?! Это, может, англичане в Бухенвальде евреев душили?! Немцы, оказывается, вообще ни при чем — честно предложили: лучше разрешите везти евреев на Мадагаскар, а то всех задушим. Вот ведь благородство!

— Здесь вы, конечно, правы, — сказал он, — я же нашей исторической вины не отрицаю. — Он усвоил это выражение: «историческая вина». — Тут уж идеология так разгулялась, что остановить немецкий народ было нельзя. Не любили евреев. И лично фюрер не любил. Но некоторые люди пытались спасти ситуацию. Вот Гесс, например, попытался. Предложения-то были конкретные: Британии остается вся ее империя, только Германии возвращаются колонии, отнятые по Версальскому договору, а англичане уходят из Ирака.

— И Черчилля в отставку, — сказал я. Про эти предложения я читал.

— Ну это не главное, — сказал старик. — Это, думаю, не основной пункт. Основной — Мадагаскар. Вот, посчитайте: десятого мая Гесс полетел, его арестовали, и сразу Гитлер объявил Гесса сумасшедшим, а двадцатого мая заявил об открытии Освенцима.

— А вы откуда знаете, что Гесс пытался это остановить?

— Мне его сын рассказывал. Он навещал отца в тюрьме Шпандау, перед тем как его удавили.

— Разве Гесс не покончил с собой?

— Помилуйте, зачем человеку в одиночной камере кончать с собой, после того как он уже сорок семь лет отсидел. Он уж, наверное, привык. И потом, ему было девяносто три года — если немного подождать, так и сам помрешь. Согласны?

Тут возразить было нечего.

— Боялись, что Гесс заговорит. Ему на Нюренбергском процессе слова не дали. Приговорили к пожизненному как преступника против человечности — а что он такого сделал? Лагерей он не строил, война до сорокового года была самой что ни на есть обыкновенной. И войну-то объявила сама Англия. За что пожизненно?

— За что же?

— А чтоб молчал. Когда, после вашей перестройки, Горбачев предложил дать ему свободу, тут Гесса и удавили. Хороший был человек Горбачев, столько добра сделал.

Я ничего не ответил. И что тут было сказать. Этот старик преступлений, по-видимому, не совершал. Воевал на территории своей Северной Германии в сорок четвертом году — вот и все. Ненавидеть его не за что.

В том, что Гиммлер устроил бы резню на этом самом Мадагаскаре, я не сомневаюсь. Построили бы нацисты на Мадагаскаре душегубки как в Дахау — и всех бы передушили, как они и собирались. Только тихо, без свидетелей. И Черчилль наверняка это понимал. И все, думаю, это понимали.

Но если, правда, был шанс спасти людей путем перемирия? Или хотя бы оттянуть бойню, а потом что-то придумать? Или даже выкупить — ведь продавал же Гиммлер в конце войны еврейские жизни союзникам. Гиммлер хотел понравиться Западу, он хотел спастись — и стал торговать евреями, тайком высылать их в Швецию. Евреев в 1944-м выкупал у Гиммлера шведский граф Фольке Бернадотт, вывозил их через Северное море. Я знаю одного старого шведа, Арне Ларссона, который фрахтовал для Бернадотта корабли. Арне перевез тридцать тысяч евреев — два раза по семь тысяч, потом еще шестнадцать. Ведь можно было попытаться?

Впрочем, мой собеседник прав, тогда война выглядела бы совсем иначе, большая доля пафоса была бы утрачена.

Я не знаю, как относиться к рассказанной истории, да и собеседник мой лукавил, сознательно упустил многие факты. В сороковом году уже вовсю бомбили Лондон, разбомбили Ковентри, Англия в тот момент стояла одна — против Гитлера и Муссолини, захвативших практически всю Европу. Какой же тут мирный договор? Нет, Черчилль должен был держаться до конца.