Учебник рисования - Кантор Максим

Шипели блины на сковороде, булькал синий чайник, привезенный из Парижа, и Ирина Кузина, оглядывая свое хозяйство, говорила так:

— И не надо ничего больше. Зачем нам? Хоромы ни к чему, гарнитуры красного дерева не требуются. Кузин, он же бессребреник. Интеллигент. Простак. Его просят: приезжайте, Борис Кириллович, прочтите лекцию — он и едет. Хоть на другой конец Москвы, хоть в Берлин. Для него главное — учительствовать. И ведь никогда заранее не спросит, оплатят ему проезд или нет. Разве так денег накопишь? И не надо нам денег.

А Борис Кириллович Кузин, уткнув бороду в грудь, бурчал под нос:

— Пусть уж государственники или славянофилы получают большие оклады, мы как-нибудь обойдемся.

— Лишь бы на книги хватало, — сказала Ирина Кузина.

— Пусть уж государственники и славянофилы ходят по ресторанам, — продолжал Борис Кузин, — пусть они по курортам ездят, если им так хочется. А для нас — чашка чая на кухне, и довольно. Не привыкли русские интеллигенты по ресторанам ходить.

Ирина Кузина переворачивала блины, разливала чай по синим фаянсовым чашкам и говорила:

— Деликатесов нет, и прекрасно без них обходимся. Я лично не променяю свой дом ни на какие государственные дачи. Пусть они живут, как хотят, — а мы уж как-нибудь устроимся.

Борис Кириллович старался заглушить в себе память о том периоде жизни (по счастью, недолгом периоде), когда он едва не возглавил политическое движение, когда судьба неожиданно толкнула его в интриги государственного масштаба. Его роль в подготовке государственного переворота, роль идеолога так называемой Партии прорыва, вполне могла принести ему посты и деньги — но могла принести неволю и горе. Исход, разумеется, был гадателен — будь Борис Кириллович человеком азартным, он, пожалуй, мог рискнуть. Так люди, подвластные гибельной страсти к игре, кидаются в разного рода авантюры — и подчас выигрывают. Глядя на такого счастливчика, усталый отец семейства, обремененный детьми, службой, ежедневной рутиной, говорит себе в сердце своем: и я бы мог! Ну, отчего я не пошел в казино, не поставил последнее на зеро? Однако осторожный внутренний голос, верный друг всякого отца семейства, подсказывает ему: сиди тихонько и не ищи приключений. Пропадешь, дурачок, ни за грош пропадешь. Кузин радовался тому, что врожденная осторожность заставила его немного помедлить, уклониться от событий. И подумать страшно о том, что случилось бы, отдайся он интриге в полной мере. Сегодня, оглядывая свою тесную, но такую уютную кухню, Кузин в который раз благодарил свое чутье: еще немного, и кухни своей он бы не увидел никогда.

Москву — и не только Москву, но весь просвещенный мир — потряс арест Михаила Дупеля и громкий судебный процесс над опальным богачом. Процесс воскрешал те, недоброй памяти, судебные преследования, коим подвергались политические оппоненты советской власти в годы ежовщины. Было время — время бесправное и подлое, когда шныряли по ночной Москве черные машины госбезопасности, так называемые воронки. В те годы, как рассказывают, было в порядке вещей выволочь из теплой постели человека, запихнуть его в такой «воронок» и увезти — в ночь, в застенок, в Сибирь. Людей судили неправым судом, их облыжно называли врагами — и пропадали люди в неизвестности. Люди жили в постоянном страхе — вот сейчас постучат, вот сейчас скажут: и ты — враг! Иди, доказывай, что ты — друг: ведь не поверят, замучат. Вроде бы миновало то время, а вот, как оказалось, — вернулось.

По слухам, вот именно так, как и бывало когда-то, нагрянули среди ночи к Михаилу Дупелю. Ворвались автоматчики в особняк, обезоружили охрану, уложили телохранителей магната на пол — лицом вниз, скрутили Михаила Зиновьевича, надели наручники и увезли. И — ахнул просвещенный мир. Как — уважаемого члена общества? Как — того, кто вчера еще по телевизору говорил о прогрессе? Как — вот его, который обнимался с президентом России и купался в бассейне с немецким канцлером? Как — того самого, которого американский президент Буш назвал личным другом? Вот его? Ну да, именно его. Скрутили, захомутали, швырнули в машину, как мороженую свиную тушу, — и увезли.

Оказалось, что опыт сталинских процессов не прошел бесследно: общество запомнило, как надо бояться. Бесправие никуда, как выяснилось, не делось, оно просто затаилось, как микроб в организме во время атаки лекарственных препаратов. Болезнь вроде бы отступает, пациент начинает ходить, — но микроб не умер, он еще напомнит о себе. Болезнь не исчезла вовсе, в любую минуту прошлое может повториться. Именно так, как и в прежние времена, разыграли «дело» Дупеля. Нашлись подставные свидетели, отыскались злобные прокуроры, явились — стоило позвать, а они тут как тут — продажные судьи. Сфабрикованное дело выставляло Михаила Дупеля заговорщиком и провокатором, финансовым преступником и асоциальным элементом. Некоторая правда — и Борис Кириллович, как объективный человек, должен был в этом себе признаться — в обвинениях содержалась. Некий заговор имел место, и сходки тайные были, и портфели министров расписывали по верным кандидатам. Но делалось все в рамках социальных приличий — никто с оружием не ходил, яд в пузырьках не носил, — а планы экономические иметь разве запрещено? Правительственные газеты (а какие газеты теперь не правительственные, скажите на милость, где такие?) рисовали такой портрет подсудимого, что читателю делалось страшно. Оказывается, общество было на грани катастрофы — в пропасть толкал его с виду безобидный нефтяной магнат. Недавний министр энергетики, герой капиталистического труда, предприниматель и цивилизатор — как оказалось, состояние нажил нечестным путем, общество и государство обокрал, вдов и сирот унизил, пенсионеров лишил последней копейки. Мало этого, он возжелал верховной власти, намеревался всю страну сделать придатком своей финансовой империи, а население заставить обслуживать свои неумеренные аппетиты. Что ему покой страны и жизнь людей? Это лишь игрушки для его честолюбивых фантазий. План был разработан детально, и только прозорливость надлежащих органов уберегла страну от беды. Заговор вовремя был раскрыт, зачинщики обезврежены, народ спасен. Так освещала события столичная пресса, и только по углам, вполголоса, как некогда при советской бессовестной власти, сплетники потчевали друг друга историями о невиновности Михаила Дупеля и коварстве его гонителей.

Зарубежные газеты, правда, настаивали на невиновности Дупеля громогласно, утверждали, что он пал жертвой кремлевской алчности. Зарубежные прогрессисты выражали неудовольствие судом и предрекали: дескать, процесс этот знаменует поворот от либерализма к тирании. Мол, захотели власть имущие прибрать к рукам империю Дупеля, спровоцировали того на заговор — и арестовали, и дело раздули. Вот, полюбуйтесь, восклицали зарубежные правозащитники, не такими ли в точности методами преследовали Александра Солженицына и Андрея Сахарова? А раз так, кипятились газеты, то о какой демократии можно говорить? Назад катитесь, голубчики, в тоталитарное государство!

Борис Кириллович зарубежные газеты брал в руки нечасто, но сведения о подобных публикациях до него доходили. Он испытывал чувства противоречивые. С одной стороны, свободная западная пресса вселяла надежду — не попустит она произвола. А с другой стороны — что, помогла Михаилу Дупелю эта защита? Да и защита эта, если уж правду сказать, бурной не была. Опубликовали десяток статей — да и смолкли. И канцлер немецкий, лучший друг подсудимого, и президент американский, его добрый знакомый, выразили, конечно, озабоченность — но и только. Что ж им, заняться больше нечем? Другой, что ли, заботы у них нет? Побеспокоились — и перестали.

И коллеги Михаила Зиновьевича, отечественные воротилы и буржуи, сначала возмутились. Как так, говорят, можно ли топить флагман нашего капиталистического флота? По слухам, написали они, магнаты, коллективное письмо в правительство — письмо, подписанное Ефремом Балабосом, Тофиком Левкоевым и Арсением Щукиным — дескать, а судьи кто? Но не ответило им правительство, они и замолчали. Разве что оппозиционный толстосум, Абрам Шприц, вовремя удравший на Запад, слал оттуда гневные филиппики: мол, предупреждал я вас, произвол в стране, термидор на пороге. Ну, Шприц — известный крикун, внимания на него никто не обратил.

Одним словом, исчез Дупель: как камень — ухнул в болото, и даже круги по воде не пошли. Так, легкая рябь, и та быстро пропала. Какой-такой Дупель? Нет никакого Дупеля.

И только радоваться можно было тому, что не оказался Борис Кириллович вовлеченным в опасное предприятие: уж если всемирно известного магната и столп демократии защищают вяло, неужели обратил бы западный журналист внимание на судьбу частного лица, рядового интеллигента? Сгинул бы Кузин без следа — и не вспомнил бы никто. И поделом, говорил себе Борис Кириллович, поделом бы мне было! Какое, если разобраться, мне дело до политики? Уж, слава богу, есть у меня собственные дела, те, что непосредственно относятся к моим профессиональным обязанностям.