Учебник рисования - Кантор Максим

— Пожилая дама, одетая Коломбиной? Превосходно знал ее мужа.

— Ее американская родня ставит на Дупеля. Дупель хочет им понравится. В культурный фонд семьи Малатеста — знаете сарай в Детройте? — он пожертвовал сто картин русского авангарда. Сколько картин в вашей коллекции, барон?

— Меньше, — сказал фон Майзель ревниво, — но все подлинники. Я беру вещи из верного источника. Сын бывшего российского премьера — Сосковец. Превосходно готовит рыбу. Имеет галерею русского авангарда.

— Дупель передал в Америку знаменитый «Черный квадрат».

— Позвольте, — сказал фон Майзель, — «Черный квадрат» у меня.

— Может быть, Малевич нарисовал три квадрата. Или пять. Какая разница.

— Это символ свободы, барон.

— Чем больше свободы, тем лучше. Дупель кормит американские музеи, встречается с сенаторами. Обедает с Киссинджером.

— Полагаете, Дупель не станет делиться Сибирью?

— Захочет в придачу Казахстан.

— Мало ему «Черного квадрата».

— Да, проблема.

— Проблема. Но вы говорите, есть третий вариант?

Мне бы их проблемы, думал Гриша, сердясь на баронов точно так же, как сердился он сегодня на своих друзей в баре отеля Лютеция. Подумаешь, проблема! Развалится Россия — или не развалится, какая, в сущности, разница?! Сами собой дома взорвались от утечки газа, или их атаковали террористы — что это меняет? Простые комбинации — политика, бизнес, что тут сложного? Посчитал на бумажке прибыль, прикинул маржу — и вперед. Вот когда в дело вмешивается любовь, когда душа разрывается от невыносимой дилеммы, — тогда можно говорить о подлинной проблеме. Каких огромных усилий стоило поддерживать равновесие в отношениях со всеми тремя дамами, кто может оценить ежедневное напряжение, кто может измерить страсть? А ее приходилось дозировать, эту страсть, приходилось строить жизнь так, чтобы никого не обделить страстью. И ведь всем хватало! Ну да, Барбара была несколько недовольна, это так, — но, в принципе, хватало всем! Почему же люди не могут договориться, почему они не принимают то хорошее, что дает им жизнь, почему им всегда мало? Строишь, по кирпичику, медленно возводишь здание — и на тебе! Сегодня — как раз в тот день, когда стратегия эта венчается успехом — вдруг рушится вся система отношений. Почему же сами они, те, кто помогал ему сесть в привилегированный вагон, почему они решили нанести удар именно сегодня? Неужели нельзя повременить? Некстати, совсем не вовремя. Вот сейчас, прямо сейчас они подойдут к нему — сразу все трое — и ему придется делать выбор. Он должен обидеть двух дам и навсегда соединить себя с третьей, иного выхода нет. Да, каждая из них рассчитывает на то, что единственной станет именно она — что же делать? Что делать? Гриша скажет сейчас слова, которые навсегда оскорбят двух дорогих ему женщин, родных, существ, с которыми он делил вдохновенные минуты. Гузкин прижался спиной к стене, между двух полотен с пионерками, и ждал — нельзя сказать, что он уже принял решение, что он заготовил реплику. Которая из трех? Решения не было — только досада: зачем именно сегодня? Неужели справедливо? Не хочу, не хочу выбирать! Неужели это так нужно вам, милые дамы? Что я вам сделал?

Грише не пришло в голову, что описание досадного казуса в Венеции могло бы украсить его мемуары. Он испытал лишь обиду, ту острую обиду, которую чувствует человек, не ожидающий удара от близкого. От кого угодно много — пусть, художник привык выдерживать гонения. Но если близкий тебе человек расчетливо и намеренно причиняет боль — можно ли это вынести?

Три дамы двигались в направлении Гузкина и теперь, наученные первой неудачей, они дислоцировали свои порядки более разумно. Каждая из них двигалась под прикрытием, и каждая выбрала надежного союзника. Гриша печальными глазами следил за их перемещениями: он и раньше знал про существование женской хитрости — сегодня эта хитрость была ему предъявлена. Сара Малатеста, ничем не выдавая своего нервного состояния, веселая и игривая, полной рукой привлекла к себе директора музея Гугенхайма, человека, ради встречи с которым и замышлялся этот вернисаж. Венецианская биеннале — история престижная, но хороша лишь в том случае, если за ней последует вывод — вывод, который должен сделать мир прогрессивного искусства, музей Гугенхайма в первую очередь. Обмениваясь игривыми репликами, двигалась эта пара — директор музея и Сара Малатеста — к художнику Гузкину. Вот директор поднял руку и приветствовал Гришу. Уклониться, спрятаться? Как можно? Гузкин поднял руку и послал ответное приветствие. Из-за венецианского веера блеснули пронзительные глаза Малатесты: теперь он не уйдет. Гриша улыбнулся Саре. Да, иди, дорогая, жду тебя. Спина Гриши под шелковым пиджаком была мокрой от пота.

Барбара фон Майзель шла к нему в сопровождении верного гришиного друга Бориса Кузина. Наивный Кузин, искренне помогавший в отлове клиентов, ждал ответной любезности. Он держал в руках свой знаменитый труд «Прорыв в цивилизацию» и издалека кричал Грише:

— Я привез с собой десять экземпляров «Прорыва»! Барбара считает — самое время для переиздания! В Европе книгу сейчас не поймут, у них кризис, — надо отдать в Америку. Может быть, устроим публичные чтения, как считаешь?

Толстокожий дурак, думал Гузкин. Как можно до такой степени не чувствовать ситуацию! Но что взять с Кузина? Всегда думает о себе — этого не исправишь. Гриша улыбнулся и кивнул. Да, иди сюда, дружище, тебя только не хватало.

— Барбара говорит, — кричал Кузин взволнованно, — у тебя связи с американцами?

И Гриша печально кивнул Кузину:

— Познакомлю.

Клавдия Тулузская, держа в руке не зажженную сигару, двигалась по залу в окружении российских министерских работников — Аркадия Ситного, Леонида Голенищева, Шуры Потрошилова. Плотные люди в дорогих пиджаках шли сквозь толпу, выдыхая налево и направо алкогольные пары. Верная многолетней традиции, министерская компания разместилась на первом этаже палаццо Клавдии Тулузской, где работники культуры предавались буйным московским кутежам.

— Ага! — вскричал Аркадий Владленович, — вот он, наш герой!

Не было возможности уклониться. Это благодаря их министерскому решению представлял Гриша страну в Венеции, это их подписям он был обязан. А кого еще могли они выбрать, в отчаянии думал художник. Много ли у них Гузкиных? Много ли у них художников, увенчанных мировой славой? Вот, смотрите, мысленно сказал Гриша министерским работникам, вот и директор Гугенхайма ко мне приехал! Не ожидали? Вот сейчас я подойду и на ваших глазах с ним поздороваюсь. Да, мне это ничего не стоит, подойду — и запросто поздороваюсь! Так и в мемуарах напишу: «встретились с директором музея Гугенхайм на выставке в Венеции, он прибыл вместе с моей давней приятельницей, Сарой Малатеста. Я подошел к ним, обнялись, расцеловались». И, сказав так про себя. Гриша сообразил, что подходить к директору американского музея ему совсем не хочется. Что же это творится, господа? И почему — ответьте, почему — творчество попадает в зависимость от мелких страстей? Зависть и ревность — неужели им позволено уничтожить искусство?

Поравнявшись с Гришей, все три группы произвели передислокацию. Оставив свои эскорты за спиной, дамы выдвинулись вперед. Они одновременно шагнули к Грише, и Гриша отшатнулся — но сзади была стена.

В тот момент, когда Гузкин уже не ждал спасения, спасение пришло. Три дамы приблизились к Грише Гузкину вплотную, улыбками расцвели их лица, и вдруг Гриша увидел поверх их голов четвертую женщину — ту женщину, которая спасет его, которая выручит его из этой отвратительной истории. То была законная супруга Гриши — Клара Гузкина, прибывшая на выставку из Москвы. Как обычно, Гриша отправил ей в Москву приглашение на вернисаж, предполагая, что это лишь формальность, и надо же — Клара приехала! Вот что значит — сердце жены, думал Гриша. Говорят, что супруги, прожившие много лет рядом, чувствуют, если их половина в беде. Заботливая Клара! Впрочем, я ей тоже помогал, остудил свои восторги Гриша, не будем забывать — я помогал ей регулярно. Если припомнить, я посылал ей в месяц двести долларов, иногда и триста. Порой я сам был стеснен в средствах. И что же? Я всегда поддерживал ее. Взаимовыручка, вот что это такое. Разумеется, наличие супруги делало претензии любовниц нелепыми: трудно упрекать в неверности человека, который женат, и его жена стоит с ним бок о бок. Какая неверность, простите? Кому — неверность? Если бы злополучный маршал Груши не заблудился в бельгийских лесах и вышел вовремя на подмогу своему императору, Наполеон не испытал бы того облегчения, которое испытал Гузкин. Приветливо улыбнувшись в ответ на улыбки подруг, Гриша шагнул навстречу жене. Он церемонно представил Клару всем трем дамам по очереди. Моя жена, говорил Гриша, она приехала из России. Клара Гузкина, мой верный спутник. Клара, помните, я рассказывал про нее? Вот она, приехала! А это — Сара Малатеста, Клавдия де Портебаль, Барбара фон Майзель. Познакомьтесь, прошу вас.