Учебник рисования - Кантор Максим

Разумеется, о такой мерзости Мопассан слыхом не слыхивал. Да и знать об этом гуманист девятнадцатого века не мог. Не все же в девятнадцатом веке можно было угадать. Так и Маркс не смог бы описать того, как циркулирует капитал от Мирового валютного фонда в ведение Центробанка России. Вот, скажем, приходят деньги будто бы на стабилизацию экономики страны, то есть даются международным капиталом развивающемуся государству, чтобы в этом государстве не случилось экономического кризиса — чтобы не произошло инфляции и девальвации капитала. И что же происходит дальше? Деньги не идут в производство, но попадают в карманы ответственных чиновников страны, из карманов чиновников — в офшорные банки, а из офшорных банков — в «Банк Нью-Йорка», затем эти деньги вкладываются в акции «Тексико Петролеум» или «Бритиш Петролеум», а уже эти компании покупают русские предприятия — те самые предприятия, куда деньги МВФ могли бы пойти сразу. Это лишь кажется нелогичным, на самом же деле маршрут чрезвычайно логичен. Если бы деньги пошли непосредственно в производство, тогда экономика развивающейся страны в самом деле была бы стабильна. Однако эта стабильность стала бы абсолютно автономной от общих мировых процессов. Допустить такое значило бы не рассматривать всей мировой экономики в целом. Если бы деньги пошли в производство непосредственно и сразу, то российский чиновник — слюнявый плешивый коротышка из комсомольских вожаков — не сделался бы владельцем и акционером российских предприятий. И дело даже не в слюнявом коротышке, кому он нужен, если разобраться, зачем вообще может пригодиться такой человечек? Его приглашают на незавидную должность министра, ему дают составить личный капитал только лишь затем, чтобы он верно исполнил поручение: не мешал перераспределить средства Мирового валютного фонда так, как Мировому валютному фонду требуется. Сказано было, что деньги отпущены на стабилизацию, а потом деньги пропали. Но в том-то и дело, что, именно пропав, они и стали гарантией стабилизации — но только стабилизации мирового порядка, а не частного. Весь вопрос в том, что по-настоящему ценно: спасти жалкие российские заводы и банки — или растворить их в мировом перераспределении условных ценностей? Никто ведь денег в чемоданах не возил, караваны верблюдов с алмазами не слал — по миру циркулировали цифры, которые воплощали не товар, и даже не производство товара, но кризис производства, то есть капитал был воплощением отсутствия товара. Самое замечательное, что, именно сделавшись воплощением отсутствия товара, капитал сегодня обретает силу. За время оборота кредита Международного валютного фонда (Центробанк — правительственные чиновники — офшоры — американские акции — акции российских предприятий) страна и ее заводы успевают обанкротиться, и их скупают по дешевке именно за те самые символические деньги, которые были выделены на их стабилизацию. А теперь ответьте на вопрос: разве объявленная цель не достигнута? Еще как достигнута — на сто процентов. Разве деньги потрачены зря? Нет, не зря. Они даже не потрачены — вот хороший сюрприз! — они все остались в Международном валютном фонде, а если и перепала слюнявому коротышке пара десятков миллионов, так ведь это ненадолго — его, дурачка, рано или поздно сместят, потом арестуют и накопленное отберут. Ни копейки, ни цента зря не истрачено — вообще ничего не истрачено: произведен круговорот символов в природе — и страна оказывается со стабильным и правильно распределенным хозяйством. Не мог Маркс представить такой маршрут капитала, так что ж упрекать Мопассана, что тот не догадался описать бутылку из-под пива «Хайнекен», засунутую девушке в задний проход для стабилизации коммерческих отношений?

Не мог Маркс вообразить того, что подобная афера есть наиболее желательное для Мирового валютного фонда размещение средств: ведь не думали же просвещенные джентльмены раздать пять миллиардов долларов жителям российской глубинки? Так и Мопассан с Куприным, мужественные писатели, показавшие парадный сюртук жизни с изнанки да еще нашедшие прорехи в подкладке, не могли вообразить некоторые тонкости современного обращения с женщиной.

В целом общество несомненно шагнуло вперед — и жить стало лучше и проще. А то, что при данном положении дел кто-то всегда выйдет крайним, это, увы, печальный, но закон жизни. Но и им, тем, кто оказался с краю, требуется жить.

— Работать-то надо, — сказала Анжелика, — кушать всем хочется.

— Ну и работка у тебя, — сказал Кузнецов.

— Работка у меня — не бей лежачего, — сказала Анжелика и засмеялась.

— Тебя-то как раз бьют, — сказал Кузнецов не то с жалостью, не то с презрением, — сама просишь, что ли? Чтоб лишние бабки срубить?

— Работа такая. Не жалуюсь. А где мне работать? На вокзале?

— Чем на вокзале плохо, — сказал Кузнецов, не поняв Анжелики; та имела в виду свою профессиональную деятельность, — на вокзале работать нормально. Я сам на вокзале работаю.

— То-то к нам пришел. Видать, не досыта кушал.

— Платят там мало, это верно. Ну, думаю, на стороне приработаю.

— Видишь, как ты рассуждаешь. Себе все позволяешь, верно?

— Так ведь я ничего такого не делаю, — Кузнецов хотел отозваться о характере работы Анжелики, но передумал. Как это было свойственно ему, он собрался было сказать, потом посмотрел на собеседника и не сказал.

— А у тебя — лучше работа? Сидишь, как пес, на цепи.

— Не лежу хотя бы.

— Сидишь, пес, и других кобелей охраняешь.

— Это ты верно. Тошно смотреть, — сказал Кузнецов, — кобели ходят поганые.

— Почему поганые. Нормальные. Редко, чтобы злой.

— Срам один, — сказал Кузнецов.

— А ты сам не хочешь? Я тебе по-дружески дам, без денег. У нас девочки всем охранникам дают. Ты ведь мне как помощник. Если случись что — ты же меня защитишь?

— Да, — сказал Кузнецов, — мне за это деньги платят.

— Вот видишь, ты меня защищаешь. Должна и я тебе приятное сделать. Мы с тобой деловые партнеры.

— Не надо.

— Не бойся, я не очень заразная.

— Как это?

— Ну, совсем здоровых не бывает. То один грибок, то другой. Миромиксином побрызгаешься — и порядок

— Не надо, — сказал Кузнецов, — обойдусь.

— Подумаешь, какой нежный. Я терплю, и еще работаю двенадцать часов в день. И ничего. Только цистит все время. Ага, цистит. Кровь идет.

— Как же ты, — Кузнецов хотел спросить о технической стороне дела, но не сумел найти слов.

— Мужчины пусть думают, что я девушка, — Анжелика засмеялась, — шучу. Я водой из-под крана быстренько подмываюсь. Девочки советуют хлорку добавлять, а мне кажется, еще больнее будет.

— Больно тебе?

— А ты думаешь? Ничего, потерплю. Это со мной из-за гусарских гандонов, — сказала Анжелика, подумав, — с ними какую хочешь заразу подцепишь.

— Это что такое? — спросил Кузнецов, не разбиравшийся в противозачаточных средствах.

— Да вот выпустили, гады, отечественную продукцию. Раньше жили мы с польскими презервативами, горя не знали. А теперь эти, на десять рублей упаковка дешевле. «Гусарские гандоны». Ох, зла от них сколько. На всем экономят, ну на всем!

— А разница какая? — спросил Кузнецов.

— С этими гусарскими гандонами проблемы одни, — доверительно сказала Анжелика, — разве ими предохранишься? Рвутся пополам — и все. Я потом из себя столько этой резины достаю, точно я резиновая фабрика. Ну и вся зараза во мне. Это уж само собой. Двойные надо делать. Или один сверху другого натягивать. Но тогда, — сказала она с неожиданной заботой, так механик говорит об особенностях своей машины, — тогда мужик во мне ничего чувствовать не будет. У нас одна девочка спираль поставила, а спираль-то ведь мужчина чувствует, ему неприятно. Так он потом ей денег не заплатил, скандал такой устроил. А то один еврей мне сказал, придумали на Западе двойную спираль — ага! Вставляешь, и вообще никаких проблем. Там всякое придумают. Они-то себя любят, не то что мы. Там, небось, всем девушкам разрешают двойную спираль ставить, и денег не вычитают. Не знаешь, где такие берут? Наверное, американская, у них там все есть чего получше.

— Может, и соврал твой еврей. Им, знаешь, верь больше — они такое наплетут.

— Да этот вроде профессор. Гинеколог. Обещал принести, подарить. Ну дари, говорю, если обещал. Вещь, я думаю, стоящая. Приходи, говорит, ко мне в парк, на лавочку. Ага! Пришла одна такая! Мне потом здесь таких навешают. Я ему говорю, вы меня, дедушка, к себе позовите. Чтобы все официально было, через агентство. Мнется, жены боится, не поймет она меня, говорит. Я ему говорю, вы меня позовите, пока она в магазин ходит, или, скажем, к парикмахеру. Я управлюсь за полчасика, я быстрая. С ним вообще непонятно что делать, со старым дураком. Ну, говорю, ладно, дедушка, я придумаю чего-нибудь. Молчит, красный весь. Жена его так запугала — вот он по кустам и шастает, девушек караулит.