Женщины - Буковски Чарльз

– Но, Винсент, что же ты будешь делать? – спросила его Дебра.

– Не знаю. Но я могу много чего. Я не обязан за ними говно жрать!

– Ты на вечеринку придешь, правда, Винсент?

– Конечно, я уже который день готовлюсь.

– Ты выучил свою роль в пьесе?

– Да, но в этот раз, по-моему, нам лучше пустить пьесу до того, как пустим игры. В прошлый раз мы еще до пьесы так нарезались, что не отдали пьесе должного.

– Ладно, Винсент, так и сделаем.

С этим Винсент и его язык повернулись и вышли за дверь.

Ларри поднялся.

– Ну ладно, мне тоже пора. Приятно было, – сказал он мне.

– Давай, Ларри.

Мы пожали руки, и Ларри ушел через кухню и черный ход к себе домой.

– Ларри мне здорово помогает, он хороший сосед. Я рада, что ты с ним по-доброму.

– Да он нормальный. Как ни верти, а он раньше пришел.

– У нас с ним секса нет.

– У нас тоже.

– Ты меня понял.

– Я лучше схожу куплю нам чего-нибудь выпить.

– Генри, у меня всего полно. Я же знала, что ты придешь.

Дебра наполнила бокалы. Я смотрел на нее. Молодая, но выглядит так, словно только что из 1930-х. Черная юбка, доходившая докуда-то между коленом и лодыжкой, черные туфли на высоком каблуке, белая блузка со стоячим воротничком, бусы, серьги, браслеты, рот в помаде, много румян, духи. Сложена хорошо – славные груди и ягодицы, – к тому же она покачивала ими, когда ходила. Она постоянно зажигала себе сигареты, и везде валялись окурки, измазанные ее помадой. Я как будто попал в детство. Даже колготок Дебра не носила и то и дело поддергивала длинные чулки, показывая самую чуточку ноги, самую капельку колена. Из тех девушек, которых любили наши отцы.

Она рассказала, чем занимается. Какая-то запись судебных заседаний, юристы. От этого у нее ехала крыша, но зарабатывала она прилично.

– Иногда я рявкаю на своих помощников, но потом перегорает, и они меня прощают. Ты просто не знаешь, какие они, эти юристы проклятые! Хотят всего и сразу, а что на это нужно время, им накласть.

– Юристы и врачи – самые переплачиваемые, избалованные члены нашего общества. Следующим в списке – любой автомеханик из гаража на углу. За ним можешь вписать дантиста.

Дебра закинула ногу на ногу, и юбка у нее слегка задралась.

– У тебя очень красивые ноги, Дебра. И ты умеешь одеваться. Ты напоминаешь мне девушек в дни юности моей мамы. Вот когда женщины были женщинами.

– Умеешь ввернуть, Генри.

– Ты меня поняла. Особенно это правда в Лос-Анджелесе. Как-то раз, не очень давно, я уехал из города, а когда вернулся – знаешь, как понял, что я снова дома?

– Ну, нет…

– По первой женщине, что прошла мимо по улице. На ней юбчонка была такая короткая, что виднелась промежность трусиков. А сквозь их передок – прошу прощения – видны были волосики ее пизды. И я понял, что вернулся в Л. А.

– Где же ты был? На Мейн-стрит?

– Черта с два на Мейн-стрит. Угол Биверли и Фэрфакса.

– Тебе вино нравится?

– Да, и у тебя мне тоже нравится. Может, я даже сюда переселюсь.

– У меня хозяин ревнивый.

– Еще кто-нибудь может взревновать?

– Нет.

– Почему?

– Я много работаю, и мне нравится приходить домой по вечерам и просто расслабляться. Мне нравится эту квартиру украшать. Моя подруга – она работает на меня – идет со мной завтра утром по антикварным лавкам. Хочешь с нами?

– А я буду здесь завтра утром?

Дебра не ответила. Она налила мне еще и села рядом. Я нагнулся и поцеловал ее. При этом задрал ей юбку повыше и бросил взгляд на эту нейлоновую ногу. Здорово. Когда мы закончили целоваться, Дебра снова оправила юбку, но ногу я уже запомнил наизусть. Дебра встала и ушла в ванную. Я услышал, как зашумела вода в унитазе. Затем пауза. Вероятно, помаду гуще накладывает. Я вытащил платок и вытер губы. Платок измазался красным. Я наконец получил все, что получали мальчишки в старших классах – богатенькие, хорошенькие, прикинутые золотые мальчики со своими новыми машинами, – и я, в своей ветхой неряшливой одежонке и со сломанным великом.

Дебра вышла, уселась и закурила.

– Давай поебемся, – предложил я.

Дебра ушла в спальню. На кофейном столике осталось полбутылки вина. Я налил себе и закурил Дебрину сигарету. Дебра выключила рок-музыку. Это славно.

Было тихо. Я налил себе еще. Может, и впрямь переселиться? Куда я машинку поставлю?

– Генри?

– Чего?

– Где ты там?

– Подожди. Сначала допить хочу.

– Ладно.

Я допил бокал и вылил остатки из бутылки. Сижу вот на Плайя-дель-Гэй. Я разделся, бросив одежду беспорядочной кучей на кушетке. Я никогда не одевался шикарно. Все мои рубашки полиняли и сели, им по 5, по 6 лет, аж светятся уже. Штаны – то же самое. Универмаги я ненавидел, продавцов не переваривал: те держались высокомерно – можно подумать, знали тайну жизни, у них была та уверенность, которой не обладал я. Башмаки у меня всегда разбиты и стары: обувных магазинов я тоже не любил. Я никогда ничего не приобретаю, пока вещь как-то еще служит – включая автомобили. Дело не в бережливости, просто я терпеть не могу быть покупателем, которому нужен продавец, причем продавец такой красивый, равнодушный и высокомерный. А помимо этого, все требует времени – времени, когда можно просто валяться и кирять.

Я вошел в спальню в одних трусах. Я очень стеснялся своего белого брюха, свисавшего на трусы. Но не сделал ни малейшего усилия втянуть его. Я встал у кровати, стащил с себя трусы, переступил через них. Неожиданно захотелось выпить еще. Я залез в постель. Забрался под одеяло. Потом повернулся к Дебре. Обнял ее. Мы притиснулись друг к другу. Ее губы раскрылись. Я ее поцеловал. Рот у нее был как влажная пизда. Готова. Я это чувствовал. Разминки не требовалось. Мы поцеловались, и ее язык то проскальзывал мне в рот, то выскальзывал. Я поймал его зубами, сжал. Затем перекатился на Дебру и гладко вставил.

Думаю, дело было в том, как она отворачивалась от меня, пока я ее еб. Это меня заводило. Ее голова, повернутая в сторону, подскакивала на подушке с каждым толчком. Время от времени, двигаясь, я поворачивал ее голову к себе и целовал этот кроваво-красный рот. Наконец-то мне хоть что-то привалило. Я ебал всех женщин и девчонок, вслед которым с вожделением глазел на тротуарах Лос-Анджелеса в 1937 году – последний по-настоящему плохой год Депрессии, когда потрахаться стоило два доллара, а денег (или надежды) ни у кого не оставалось вообще. Мне своего случая пришлось долго ждать. Я пахал и качал. Раскаленная докрасна, бесполезная моя ебля! Я схватил Дебру за голову еще раз, еще раз дотянулся до этого рта в помаде – и вбрызнул в нее, в самую диафрагму.

Дальше была суббота, и Дебра приготовила нам завтрак.

– Пойдешь с нами охотиться за древностями?

– Ладно.

– Бодун не мучает?

– Не очень.

Мы некоторое время ели молча, затем она сказала:

– Мне понравилось, как ты читал в «Улане». Ты был пьян, но донес все, что надо.

– Иногда не получается.

– Когда снова собираешься читать?

– Кто-то звонил мне из Канады. Они там пытаются собрать деньги.

– Канада! А можно, я с тобой поеду?

– Посмотрим.

– Сегодня останешься?

– Хочешь?

– Да.

– Тогда останусь.

– Клево…

Мы позавтракали, и я сходил в ванную, пока Дебра мыла посуду. Смыл и подтерся, снова смыл, вымыл руки, вышел. Дебра протирала раковину. Я обхватил ее сзади.

– Можешь взять мою зубную щетку, если хочешь, – сказала она.

– У меня изо рта воняет?

– Нормально.

– Хрен там.

– Можешь и душ принять, если хочешь…

– И это тоже?…

– Перестань. Тесси только через час придет. Можем пока паутину смахнуть.

Я зашел и пустил в ванну воду. Мне понравилось мыться в душе один-единственный раз, в мотеле. На стене ванной висела фотография мужчины – темный, длинные волосы, стандартный, симпатичное лицо, пронизанное обычным идиотством. Он щерился мне белыми зубами. Я почистил то, что осталось от моих пожелтевших. Дебра упоминала мимоходом, что ее бывший муж – психотерапевт.

Дебра залезла под душ после меня. Я нацедил себе стаканчик вина и уселся в кресло, глядя в переднее окно. И вдруг вспомнил, что забыл отослать своей бывшей женщине деньги на ребенка. Ну ничего. В понедельник отправлю.

На Плайя-дель-Рэй мне было умиротворенно. Хорошо выбраться с переполненного грязного двора, где я жил. В нем не было ни капельки тени, и солнце палило нас нещадно. Все мы были так или иначе безумны. Даже собаки и кошки безумны – и птицы, и почтальоны, и уличные шлюхи.

Для нас, живших в Восточном Голливуде, сортиры никогда не работали, как нужно, и хозяйкин слесарь, нанятый за полцены, никак не мог их до конца починить. Мы не ставили на место крышку бачка и рукой дергали затычку. Краны подтекали, тараканы ползали, собаки везде гадили, а в сетках на окнах были огромные дыры, впускавшие внутрь мух и всевозможных странных летающих тварей.