Есть! - Матвеева Анна

– Я вот уже никогда, наверное, не смогу отсюда уехать, – продолжала Ирина Ивановна, оставив наконец в покое несчастные бусики. – Я ведь в Махачкалу из Питера уехала по принципу «Лишь бы прочь, а куда – все равно» и больше не хочу так.

– У вас в Питере была несчастная любовь? – обмирая, спросила Шушунна. Любовь – да еще в Ленинграде! – казалась ей абсолютным оправданием жизни. Пусть и трижды несчастная.

Учительница склонила голову набок. Конечно, была, зачем об этом спрашивать!

– Здесь, в Дагестане, я почти вылечилась – мне воздух помог и все вы. И ты, Шушунна, конечно, ты всегда была моей любимой ученицей. Если я уеду из Махачкалы, вся питерская боль вернется – будто она ждет меня там и никуда не делась. А здесь она до меня не доберется. Пойдем, Шушунна, – спохватилась Ирина Ивановна, – потеряют нас.

Шушунна неохотно вышла из класса. Выпускной бал гремел и, будто юность, даже и не думал заканчиваться. Живая роза, приколотая к платью, поникла и растеряла половину лепестков. «Как Ирина Ивановна», – подумала Шушунна.

Дома все только и делали, что собирались в дальний путь и занудно обсуждали, что брать с собой, а что (и кого) не брать. Например, старые бабушки – четыре с материнской стороны и шесть с отцовской – ехать категорически отказались, и Шушунниным отцу с мамой приходилось уговаривать их вместе и порознь. «Легче бревна катать!» – в сердцах говорила мать.

Шушунна бабушек понимала – ей самой ужасно не хотелось в Израиль – если бы ее спросили, она выбрала бы Ленинград. Поступила бы в педагогический и ходила бы на все концерты Идола.

Что еще надо человеку? Но человека Шушунну никто не спрашивал. Она промаялась все лето, присматривая за младшими сестрами.

Накануне 1 сентября и за месяц до назначенного отъезда Шушунна гуляла с подружками в парке и встретила Ирину Ивановну. Она тоже была не одна – с мужчиной. Шушунна поздоровалась с учительницей, потом перевела взгляд на ее спутника. И задохнулась – как рыба, выпавшая из аквариума, начала хватать ртом бесполезный невкусный воздух.

Сейчас, глядя за стекло аквариума в японском ресторане, безвозвратно взрослая Шушунна с улыбкой вспоминает себя, девочку-рыбу. В аквариуме плавает любопытная ржаво-красная рыбка с изумленно раскрытым ртом, и маленький сын Шушунны по-детски жестоко показывает рыбке недоеденный кусочек сасими: «Я хочу, чтобы ты знала свое будущее…» Шушунна о своем будущем не догадывалась, да и не было у нее шансов что-то изменить.

Спутник Ирины Ивановны оказался похожим на Идола Гребенщикова Б.Б., будто младший и любимый брат. И говорил – здоровался – так же, быстро-ласково, по-питерски. Шушунна помнила голос БГ по «Музыкальному рингу», и на записях некоторых он говорил, не пел: «…Это песня о любви. Не о любви между мальчиком и девочкой, а про более… глобальные вещи».

Вот у них с Ириной Ивановной, видно по лицам, были эти «глобальные вещи»: спутник равнодушно отсканировал Шушунну взглядом и вновь впился – руками, глазами, только что не зубами – в ненаглядную свою спутницу. Шушунна могла быть с ними рядом, а могла усвистеть на другой край города – никто бы этого не заметил.

Ирина Ивановна теребила на шее все те же бусы – однажды они порвутся, разозлилась вдруг Шушунна, и упадут в треугольный вырез платья…

Учительница и  будто бы брат – его звали Сергей – уходили прочь, а она смотрела вслед, и молча просила не оставлять ее, и любила обоих так, как никого в жизни полюбить не сумеет. И ненавидела, конечно, тоже. Это всегда вместе – как мясо и соль. Ну или как соль на раны .

Подруги дождались Шушунну, возобновили как по сигналу прерванный встречей щебеток – никто из них не увидел перемен в девочке, а ведь перемены свершились, ей показалось, с таким грохотом, так явно…

Интересно, она понравилась Сергею? Может быть, она выглядит слишком экзотической? Шушунна закрыла глаза, вспомнила свое лицо, улыбку в утреннем зеркале. Прежде ей было почти все равно, красива она или нет, – теперь стало страшно. Вдруг она – урод?

Красивой в строгом смысле слова Шушунна не была – но у нее имелось то, что зовут красотой дьявола: свежая прелесть, незатоптанность, готовность отражать свет. Мальчики, встречаясь с ней, нервно замолкали или демонстрировали запас тошнотворных приемов. Глупые шутки, пошлые романтические жесты – один засеял парту Шушунны лепестками роз, другой возжег в ее ч