Жизнь Пи - Мартел Янн

Я ел с большим аппетитом и наслаждался солнечным закатом на безоблачном небе. То был миг полного отдохновения. Небосвод расцветился великолепными красками. Звезды рвались озарить его своим свечением – и не успел свернуться красочный покров дня, как они засверкали в обнажившейся темной синеве. Дул слабый теплый ветерок, вода плавно колыхалась; море то бугрилось волнами, то выравнивалось гладью, подобно бесконечному хороводу, когда танцоры то сходятся, подняв руки вверх, то расходятся, опустив их вниз, и так снова и снова.

Ричард Паркер сел. Над планширем выступала только его голова и частично плечи. Он озирался по сторонам. Я крикнул: «Привет, Ричард Паркер!» – и махнул рукой. Он посмотрел на меня. И то ли рявкнул, то ли фыркнул – я не разобрал. Опять это прух-х-с. Какой великолепный зверь! Сколько в нем благородства! Не случайно его полное название – королевский бенгальский тигр. Мне, можно сказать, повезло. Что если б я остался вдвоем с каким-нибудь тупым уродцем – тапиром, страусом или индюком? В некотором смысле это превратилось бы в пытку, да еще какую.

Я услышал всплеск. Глянул в воду. И открыл рот от изумления. Мне-то казалось, что я тут один. Тишина, повисшая в воздухе, дивное освещение, чувство относительной безопасности – все навевало мысль, что так оно и есть на самом деле. Покой обычно ассоциируется с тишиной и одиночеством, верно? Трудно представить себя в состоянии покоя на перегруженной станции метро, так ведь? Ну а здесь что за суета?

Мне хватило и мимолетного взгляда, чтобы понять: море – это огромный город. Прямо подо мной, как и повсюду вокруг, о чем я раньше и не подозревал, тянулись автострады, бульвары, улицы и кружные дороги с довольно бурным подводным движением. В плотной прозрачной воде, подсвеченной мириадами крохотных искрящихся существ, планктоном, сновали в безудержной гонке рыбы, похожие на грузовики и автобусы, легковушки и велосипеды и даже на прохожих, – они сигналили и кричали друг дружке без умолку. И все это – на бескрайнем зеленом фоне. На разной глубине, насколько хватало глаз, то вспыхивали, то гасли гирлянды сверкающих пузырьков – следы проносящихся с бешеной скоростью рыб. Как только угасал один такой огненный шлейф, на его месте тотчас загорался другой. Следы эти простирались в разные стороны и гасли где-то вдалеке. Они напоминали фотоснимки ночных городов, сделанные при большой выдержке, – с длинными лентами света, брызжущего из задних автомобильных фар. С тем лишь исключением, что здешние машины неслись то выше, то ниже друг друга, словно по многоярусной эстакаде. Да и расцветки у них были самые необыкновенные. Корифены – они проносились под плотом, как патрульные машины, числом не меньше пятидесяти, – отливали ослепительно золотым и синевато-зеленым свечением. А другие рыбы, которых я не мог узнать, – желтым, коричневым, серебристым, синим, красным, розовым, зеленым и белым цветами во всем многообразии оттенков и окрасов, включая одноцветных, пестрых и полосатых. Только акулы решительно не хотели сверкать красками. Однако какими бы ни были размеры и расцветки этих машин, их объединяло одно – шальной порыв. Они то и дело сталкивались друг с другом – боюсь, нередко со смертельным исходом, – а некоторые, потеряв управление, врезались со всего маху в бордюры на обочинах либо выскакивали из воды и тут же шлепались обратно, вздымая фонтаны искрящихся брызг. Я следил за всей этой подводной суетой, словно из корзины парящего над городом воздушного шара. Это было изумительное, захватывающее зрелище. Так, должно быть, выглядит Токио в часы пик.

Я все смотрел и смотрел – до тех пор, пока в городе не погасли все огни.

С борта «Цимцума» я видал только дельфинов. Мне всегда казалось, что Тихий океан – огромная необитаемая водная пустыня, где лишь местами попадается рыба, и то редко. Потом я узнал, что сухогрузы гораздо быстрее рыб. И разглядеть морских животных с борта корабля так же невозможно, как лесных обитателей из окна мчащегося по шоссе автомобиля. А дельфины плавают очень быстро, да и порезвиться возле лодок и кораблей они не прочь – совсем как собаки, когда пытаются догнать машину: они бегут за ней и бегут, до полного изнеможения. Так что если вам захочется посмотреть на лесную живность, ступайте в лес пешком – и никакой суеты. То же самое и в море. Чтобы разглядеть несметные богатства его глубин, по нему нужно, так сказать, пройтись неспешным шагом.

Я улегся на бок. Впервые за пять дней у меня возникло некоторое ощущение покоя. Ко мне вновь вернулась надежда, – а сколько труда я на это положил! – хоть и слабая, но вполне заслуженная и совершенно оправданная. И я уснул.

Среди ночи я вдруг проснулся. Приподнял край навеса и огляделся. В чистейшем небе сияла четким полумесяцем луна. Звезды сверкали так ярко, что было бы глупо назвать ночь непроглядно темной. Безмятежное море утопало в слабом мерцающем свете, озарявшем простиравшуюся вокруг черноту зыбкими серебристыми отблесками. И в этом свечении все смешалось: и небо – надо мной – и море – подо мной. Меня охватили волнение и страх. Я чувствовал себя мудрецом Маркандеей, который выбрался из чрева спящего Вишну и узрел вселенную и все сущее в ней. Но мудрец даже испугаться не успел, как Вишну проснулся и снова его проглотил. Первый раз я заметил – как буду неизменно замечать это потом, во время страданий, между приступами мучительной боли, – что страдаю я на великой сцене. Я увидел свои муки такими как есть – преходящими и никчемными, – и это меня успокоило. Я понял – страдания мои ничего не стоят. И смирился с этим. Так оно и было. (Только при свете дня душа моя зароптала: «Да нет же! Нет! Мучения мои стоят многого. Я хочу жить! Так, чтобы жизнь моя слилась с жизнью вселенной. Жизнь – всего лишь глазок, узкий проход в бесконечность, и как же мне не цепляться за это короткое, призрачное видение? Этот глазок – все, что у меня есть!») Пролепетав что-то из мусульманской молитвы, я снова уснул.

К утру я лишь подмок, зато набрался сил. Это было поразительно, если учесть, сколько тягот пришлось мне пережить за последние несколько дней и как мало я ел все это время.

День был чудесный. И я решил заняться рыбной ловлей – первый раз в жизни. После завтрака из трех галет и воды из жестянки я стал читать, что про это сказано в инструкции по спасению. Первая незадача: наживка. Я призадумался. В шлюпке еще сохранились звериные останки, но красть добычу у тигра из-под носа – нет уж, увольте. Поди растолкуй тигру, что с его стороны это своего рода вклад, за который ему воздастся сполна. Тогда я решил пожертвовать своим ботинком. У меня остался только один левый. Другой я потерял во время кораблекрушения.