Жизнь Пи - Мартел Янн

Я застыл как громом пораженный – почти в буквальном смысле слова. Но страшно не было.

– Хвала Аллаху, Господу миров, милостивому, милосердному, царю в день суда! – пробормотал я скороговоркой. А Ричарду Паркеру крикнул: – Да хватит тебе трястись! Это же чудо! Божественная сила прорвалась к нам! Это же… это…

Подходящего слова я так и не нашел – настолько все это было необъятно и потрясающе. Я онемел от восторга, даже вздохнуть толком не мог. Я повалился на брезент и широко раскинул руки и ноги. Скоро я продрог до мозга костей под этим дождем. Но все равно улыбался. Я побывал на волоске от смертоносного электрического разряда и ожогов третьей степени, но до сих пор вспоминаю эту встречу как одно из мгновений совершенного счастья, так редко выпадавших мне на долю в те дни великого испытания.

Пережив настоящее чудо, так легко отбросить все мелочные помышления и предаться мыслям, объемлющим мир от края до края, вмещающим гром и звон, глубь и мель, близь и даль.

– Ричард Паркер! Корабль!

Однажды мне довелось-таки выкрикнуть эти слова. О, какая радость! Все обиды и разочарования позабылись вмиг. Я прямо-таки просиял от счастья.

– Все у нас получилось! Мы спасены! Понимаешь, Ричард Паркер? СПАСЕНЫ! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!

Я, конечно, попытался взять себя в руки. Что если судно пройдет слишком далеко и нас не заметят? Что тогда делать? Выстрелить из ракетницы? Ерунда.

– Идет прямо на нас, Ричард Паркер! Ох, спасибо тебе, Господь Ганеша! Будь Ты благословен во всех Твоих ипостасях, Аллах-Брахман!

Нет, мимо оно не пройдет. Что может быть прекрасней, чем счастье спасения? Да ничего – уж вы мне поверьте! Я поднялся на ноги – впервые за долгое время решился на такое усилие.

– Ты только представь себе, Ричард Паркер! Люди! Еда! Постель! Опять заживем! О-о-о, какое счастье!

А судно все приближалось. Смахивало на танкер. Я уже различал очертания его носа. Спасение шло к нам в одеждах черного металла, окаймленных белой полосой.

– А что, если…

Я не посмел произнести этих слов. Но разве так уж невозможно, что отец с матерью и Рави тоже спаслись? Ведь на «Цимцуме» спасательных шлюпок было полно. Может, они уже давным-давно в Канаде и с тревогой ждут от меня вестей. Может, вообще все спаслись, а меня одного не нашли.

– Господи, до чего же они огромные, эти нефтевозы! На нас медленно наползала гора.

– Может, они уже в Виннипеге? Хотел бы я посмотреть на. наш новый дом. Как ты думаешь, Ричард Паркер, есть ли в канадских домах внутренние дворики, как в тамильских? Нет, наверно, нет. Их в первую же зиму завалило бы снегом. А жаль. Не знаю места спокойнее, чем тихий внутренний дворик солнечным днем. Интересно, а какие пряности растут в Манитобе? До судна было уже рукой подать. Пора бы им и остановиться, а не то скоро придется разворачивать назад.

– Так какие все-таки пряности… О Господи!

Тут я с ужасом осознал, что танкер идет не просто нам навстречу, а прямиком на нас. Исполинская стена металла с каждой секундой разрасталась вширь. И опоясывавшая ее гигантская волна катилась вперед неумолимо. Ричард Паркер наконец почуял надвигавшуюся на нас смертоносную громаду. Он повернулся и залаял на нее, но не по-собачьи, а как подобает тигру – могуче и страшно, точь-в-точь под стать нашему положению.

– Ричард Паркер! Оно нас сейчас задавит! Что же делать?! Быстрей, быстрей, ракетницу! Нет! Надо грести. Так… Весло в уключину… Есть! ПЛЮХ! ПЛЮХ! ПЛЮХ! ПЛЮХ! ПЛЮХ! ПЛЮ…

Носовая волна подхватила нас и подбросила кверху. Ричард Паркер съежился, шерсть у него встала дыбом. Шлюпка соскользнула с гребня волны, разминувшись с носом нефтевоза на какую-то пару футов.

А борт протянулся, казалось, на добрую милю. Целая миля высоченной черной стены каньона, целая миля замковых укреплений – и ни единого часового, что заметил бы, как мы изнываем во рву. Я пальнул-таки из ракетницы, но не смог толком прицелиться. Вместо того чтобы взмыть над бастионами и взорваться у капитана под носом, заряд срикошетил от борта, улетел в океан и, прошипев что-то на прощание, испустил дух. Я дул в свисток что было мочи. Я орал во всю глотку. И все напрасно.

Скрежеща машинами и взрывая воду винтами, судно проползло мимо, а мы остались барахтаться в пене кильватерной струи. Столько недель я слышал одни только звуки природы, что весь этот механический шум показался чем-то невероятным и жутким и ошеломил меня до немоты.

И двадцати минут не прошло, а трехсоттысячетонная махина превратилась в крохотное пятнышко на горизонте. Я отвернулся, а Ричард Паркер еще немного посмотрел танкеру вслед. Потом отвернулся и он, и на мгновение наши взгляды встретились. Тоска и обида, мука и одиночество отражались в моих глазах. Он же осознал только, что случилось нечто из ряда вон выходящее, – такое, чего ему не уразуметь никогда. Он не понимал, что мы упустили шанс на спасение. Понимал он только одно: что его вожак, этот чудной, непредсказуемый тигр, чем-то взволнован до крайности. Но его, Ричарда Паркера, это не касалось – значит, можно было еще вздремнуть. На все происшедшее он только и отозвался, что капризным зевком.

– Я люблю тебя! – Слова сорвались с губ во всей своей чистоте и безоглядности. Грудь разрывалась от нахлынувших чувств. – Правда. Я люблю тебя, Ричард Паркер. Не знаю, что бы я сейчас делал, если б не ты. Я бы не выдержал. Точно. Умер бы от безнадеги. Держись, Ричард Паркер! Держись, не сдавайся! Я тебя доставлю на сушу – честное слово, клянусь!

Один из любимых моих способов скрываться от жестокой реальности сводился, по сути, к легкому удушению. У меня была для этого специальная тряпочка, вырезанная из остатков одеяла. Я ее называл тряпочкой грез. Я окунал ее в морскую воду и отжимал, чтобы не капало. Потом устраивался на брезенте поудобнее и клал тряпочку на лицо, прилаживая поплотнее. И впадал в забытье, что, в общем-то, несложно, когда ты и так в полном ступоре. Но с тряпочкой грез это уже был не просто ступор. С тряпочкой – должно быть, из-за нехватки кислорода – меня посещали самые необычайные грезы и сны, видения и мысли, ощущения и картины из прошлого. И времени – как не бывало! Если судорога или непроизвольный вздох вырывали меня из оцепенения и тряпочка падала, я тотчас приходил в себя и радовался, как незаметно пролетело время. Некоторым доказательством тому служила высохшая тряпочка. Но гораздо убедительнее было ощущение перемены – ощущение, что этот вот настоящий момент отличается от того настоящего момента, который ему предшествовал.