Свободу медведям - Ирвинг Джон

— Я здесь, чтобы помочь тебе, — прошептал я.

Но он презрительно усмехнулся.

— Только не поднимай шум, — взмолился я, но его пальцы крепко вцепились в мой загривок; этот бабуин собирался удавить меня мертвой хваткой. Сунув руку в карман пиджака, я протянул ему свою пенковую трубку. — Не хочешь немного подымить? — спросил я его.

Он уставился на нее. Одна лапа немного съехала мне на плечо.

— Давай попробуй, — прошептал я, надеясь, что мною не набьют одну из его раздувающихся книзу ноздрей.

Он взял; одна лапа сползла с моей шеи и накрыла мой кулак вместе с трубкой. Затем вторая лапа осторожно втиснулась между моими пальцами за трубкой. Я отдернул голову назад, но не смог высвободить кулак; гелада-бабуин сунул трубку в рот и ухватился за мой кулак обеими лапами. Я не был к этому готов, но я уперся ногами в решетку и дернулся назад всем весом. Я упал в недосягаемости от его клетки, и бабуин, жующий и сплевывающий на пол мою пенковую трубку, сообразил, что его провели, и поднял чудовищный шум.

Он бился в гневе и метался по клетке, наскакивая на решетку и наступая в корыто с водой. И весь Обезьяний Комплекс догадался, что бабуина одурачило какое-то примитивное существо.

Если там и были животные, которые окончательно улеглись спать, то я приношу им извинения. Они проснулись от поднятой представителем рода приматов шумихи; Большие Кошки зарычали в ответ; медведи глухо заворчали; и весь зоопарк, от ограды до ограды, стремительно ожил. А мне пришлось ретироваться назад по дорожке, снова к своему укрытию, и тут я увидел сторожа, который выходил из-за угла в конце бледно-лилового коридора.

Это меня удивило. Я ожидал, что инфракрасное излучение пропадет, я ожидал, что сторож в полной боевой готовности, в камуфляже и с дубинкой, поползет на животе, чтобы схватить меня. Но он стоял в кроваво-красном проходе с открытым ртом, застыв в удивлении; он представлял собой легкую мишень.

У себя за зеленой изгородью я находился в безопасности, пока не увидел свет его фонаря, вращающийся по дорожке; когда этот свет начал вращаться, зоопарк неожиданно замолк. Он описывал круги от куста к кусту, от клетки к клетке. Когда он прошел мимо того места, где на меня было совершено нападение, я затаился, ожидая беды. Но гелада-бабуин, должно быть, собрал остатки моей пенковой трубки и, крадучись, слинял через заднюю дверь, потерявшись в лабиринтах Обезьяньего Комплекса.

Однако сторож, казалось, догадался, кто все начал. Он остановился и пошарил светом по углам клетки и вершинам деревьев вокруг. Потом осторожно ударил ногой по клетке гелады-бабуина.

— Это ты? — крикнул он высоким, сюсюкающим голосом.

Весь зоопарк пробудился, но молчал; сотни дыханий затаились в ожидании.

Сторож осторожно миновал обезьянник и остановился снова у угла моей изгороди, разжиженный кроваво-красный свет внутреннего и наружного Обезьяньего Комплекса неясно освещал его на дорожке. Он покрутил над головой фонарем и, потрясая им, крикнул:

— Что случилось?

Кто-то из животных сделал неверное движение, замер и затаился. Свет сторожа метнулся к австралийской части зоопарка, скользнув по небу. Он выстрелил светом в соседнее дерево, разыскивая леопарда или оцелота, который мог притаиться там, готовый к прыжку.

— Эй, вы, там! — крикнул сторож. — Давайте спать!

Вспышка света дернулась к его голове, выставляя его на мое обозрение. Сторож осветил самого себя.

Я видел его в фас: пожилое лицо, слегка затененное инфракрасным светом, с длинным ярким шрамом, острым и тонким, идущим от седой, стриженной под ежик головы, мимо уха до левой ноздри, где шрам нырял в десну. Часть зазубренной верхней губы из-за этого немного торчала, обнажая ярко-красные верхние десны. Видимо, причиной этого была неравная дуэль.

Я видел его в удобном мне ракурсе — лицо и передняя часть его странной формы. Странной не только потому, что он сохранил эполеты, на ней сохранилась и нашивка с именем. Он был О. Шраттом — или когда-то был им. И если под этой формой теперь не О. Шратт, то почему он оставил прежнюю нашивку? О. Шратт — со временем сильно усохший. Преимущество, предоставляемое углом, заключается, как мне кажется, в том, что ты можешь узнать чье-то имя прежде, чем он увидит твое лицо. Этот сторож — О. Шратт.

Странно, но именно это имя я произносил раньше; и прежде имя О. Шратт срывалось с моих губ. Возможно, я знал какого-то О. Шратта — наверняка в свое время я знал одного из них. В Вене этих Шраттов хоть пруд пруди. Я совершенно уверен, что уже называл так кого-то. Так и есть, я в этом убежден: я имел дело с неким О. Шраттом и раньше.