Личный убийца - Приходько Олег Игоревич

Решетников взял из бумажного пакета сушку, разломил на четыре кусочка и опустил в чай.

— У нас в Омске так пили, — объяснил, почувствовав недоумение Каменева.

Каменев прочитал в уклонении от ответа свое:

— Так я и думал!

— А что? Попробуй, очень вкусно, — выловив в кружке пропитавшуюся сладким чаем сушку, отправил ее в рот Решетников и для убедительности закрыл глаза.

— Ты ее в постель затащил, да? Напоил, она тебе все и выложила?

— Ты про что?

— Про бабу.

— А я — про сушки.

Дождь застал прохожих врасплох, как это часто бывает в середине апреля, и теперь они бежали под арки домов, в магазины и под навесы автобусных остановок, перенося через потоки воды промокших детей.

— Пойду я домой, возьму бутылочку «Русской», селедку. Жирную такую, пряного посола, атлантическую, — мечтательно проговорил Каменев. — Накрошу лучку, полью подсолнечным маслицем, поперчу, покуда будет картошечка «в мундирах» вариться. А потом накрою на балконе столик и приговорю ее под дождик.

— Кого? — очнулся от своих мыслей Решетников.

— Что — кого?

— Приговоришь кого?

— Картошечку… то есть водочку… Ты совсем меня сбил! Глухой, что ли?

— Зато у меня нюх хороший.

— При чем тут нюх?

— Как — при чем? Бабу по запаху вычислил. Секретаршу Бутусову, офис-менеджера, по-теперешнему.

— Офис-менеджер — это не секретарша, а совсем другое.

— Ладно. Но от нее духами «Коти» пахло. Они, знаешь, дорогие, не каждой бабе по карману. А Бутусова одинокая, разведенка то есть. Одевалась хорошо, в парикмахерскую ходила. Маникюр-педикюр, такси и юбка джерси. Стал за ней следить. После сделок она то в «Избу рыбака», то в «Арагви» накатывала. Я сперва думал — путана. А перед восьмым Князя засек. В очках, бороду наклеил — думал, не узнают. Она к нему в «Вольво» села, через пять минут вышла. Смотрю, в сумке потяжелело. Ага, думаю! И переключился на Князя. Правда, он оторвался от меня, но расклад я уже понял, нужно было клиента вести. Из Новосибирска гонец. Связался по сотовому с офисом «Мтилона», узнал, где он остановился — на Покровке, в «Урале». Седьмого ему деньги пришли, а восьмого, в воскресенье, они на платформе Матвеевское встретились. У гонца «дипломат». Повели его в пакгауз, я в РУОП позвонил. Чувствую, не выходят долго — не успеть, уконтрапупят мужика. Рванул через пути к пакгаузу, и тут «наружка» Князя сработала. Один на платформе в милицейской форме стоял, рядом — подельник его в плаще, вроде электричку ждали. Ну и пальнули по мне. Вначале в плечо, потом по колесам из «узи». А на платформе — толпа, мне не ответить… Дальше не помню — вписался в столб возле полотна и отключился…

Чай остыл, дождь кончился. Каменев посмотрел на часы.

— Хорошо, что вписался, — кивнул удовлетворенно. — В пакгаузе бы тебя непременно пришили.

— Мне не привыкать, — односложно ответил Решетников, и по его отсутствующему взгляду Старый Опер понял, что мысли его уже далеки от этой истории.

Каменев простился и уехал домой, предоставив напарнику самому сдавать контору под охрану. Викентий не торопился, его никто не ждал. Жил он один в недавно купленной на Бауманской квартирке, с женой они развелись. От их брака остался горький осадок на душе да сын Ванечка, которого Решетников навещал в интернате по субботам и забирал домой, если появлялась возможность.

К жизни в постоянном риске ему было действительно не привыкать. Было время, когда он даже искал смерти. Легенда, по которой его внедряли в банду наркодельцов, предусматривала годичную отсидку в сизо и побег из зоны, потом — два года балансирования над пропастью под угрозой разоблачения. Вероломство жены вывело майора из душевного равновесия. Положивший полжизни на борьбу с преступностью, он едва не пристрастился к наркотикам, долго скитался без крова, пока волею судьбы не повстречался со Столетником и не почувствовал почву под ногами.

Викентий проверил электроприборы, отключил компьютер и опечатал оружейный сейф. Оставалось включить датчики охранной сигнализации и позвонить в отделение, но тут в дверь неожиданно позвонили.

Женщина лет тридцати, в мокром от дождя пальто цвета гнилой вишни и такой же шляпке, крепившейся к волосам заколкой желтого металла, в модных шнурованных ботиночках и с сумкой из дорогой кожи смотрела на Решетникова темными, чуть раскосыми глазами. И взгляд, и вся ее фигура выражали настороженность и недоверие.