Личный убийца - Приходько Олег Игоревич

Несколько минут он даже подремал. Подмывало добежать до ларька и взять стограммовый стаканчик с «Русской» — все ждать было веселее. Но потом он все же передумал, вспомнив о своем обещании Леле стать на путь исправления. Он жевал бутерброд, с сожалением отмечая, что чем чаще его кусаешь, тем скорее он кончается, пил кофе, который не любил в принципе, но не мог не признать, что сон этот напиток все же отгоняет.

И думал о времени, в какое ему довелось жить. Вывод из этих его размышлений напрашивался совсем даже неутешительный. Получалось, что жить становилось все хуже — та жизнь, к которой его готовили, кончилась, как будто и не было ее вовсе, а не начиналась, а полоса безвременья должна была продлиться до его смерти. Скорее всего бесславной и, козе понятно, не в теплой постели в окружении родственников.

Тогда, раньше, при Советах, работалось и жилось легче, и бандиты были другими — как-никак, хоть волчьи, но законы у них все-таки были. А теперь не стало воров в законе и наступил беспредел, и все тоньше, незаметнее становилась грань между добром и злом.

«Нет, не выйдет, — думал Каменев, — ни черта из этой войны не выйдет. Бесконечная она какая-то. Люди гибнут, одни за металл, другие неизвестно, за что. Пуляют друг в друга почем зря. А нельзя так с современными бандитами, в этом правительство на ложном пути. Не нужно вступать с ними в разговоры — для того они заложников и берут, чтобы с ними поговорили, по телевидению показали, в газетах об их «подвигах» пропечатали, да еще требования выполнили. Почему он может стрелять, а милиционер по нему не может? Почему его, подонка, можно выкупить у следствия под залог? А того, кто совершил менее тяжкое преступление, нужно держать в тюрьме потому, что у него нет денег? И что это за объявления такие: «Молодой человек без комплексов, умеющий стрелять, за хорошее вознаграждение возьмется за любую работу»?! Это что, демократией называется?»

Даже философы, размышляющие о жизни в своих трудах, по существу, работают на неродившихся еще потомков: может быть, спустя века по их сентенциям историки поймут нынешнее время. А скорее всего никто не станет в нем разбираться, потому что продлится оно никак не меньше пятидесяти лет, а пятьдесят лет в истории — пустяк. И совсем не важно, что за эти полвека перемен уйдет из жизни целое поколение потенциально способных и деятельных людей, уйдет нереализовавшимся, злым, обиженным или безразличным к своей, а значит, и к чужой жизни.

Так думалось Каменеву, сидя в засаде, совершенно не будучи уверенному в том, что она увенчается успехом — один, под черным мокрым небом, в дождь, без света. Он уже устал думать о том, какая машина подменила синий «Форд» и внял ли Либерман его угрозам; устал думать, что там было, на этой дискете, пропажа которой внесла такой переполох в бандитские ряды; устал вычислять, кто и зачем обчистил его квартиру и была ли вообще эта дискета, а если не было, то зачем все-таки его подписали на ее поиск? Поэтому он сидел, пил кофе, жевал последний бутерброд с колбасой и каждые пять минут поглядывал на часы и проверял их на слух: уж не встали ли они, раз так медленно тянется время?

Но часы работали исправно. В три, когда он отчаялся дождаться кого бы то ни было и когда ехать домой было уже ни к чему, Каменев включил печку, подогрел салон и упал на сиденье, решив доспать до рассвета здесь, на месте, положившись на то, что утро окажется мудренее и решение о дальнейших действиях придет само собой. В конце концов, показания пацанов о том, что в портфеле Ариничева не было никакой дискеты, были достаточным основанием, чтобы встретиться с Либерманом, и если не получить у него дополнительную информацию, то отказаться от дальнейшего поиска: не вешай, мол, лапшу на уши, Гера.

В три пятнадцать его разбудили грохот и вопли. Еще не рассвело, он вскочил, больно ударившись ребром о руль, всмотрелся в темноту двора…

В свете единственной лампочки во втором подъезде ближайшего к стоянке дома был виден опрокинутый мусорный контейнер и людские тени: двое дрались, визжа и нещадно матерясь. Недолго думая, Старый Опер врубил дальний свет фар, ослепил дерущихся и, направив машину прямо на них, одним броском прижал к контейнерам.

— Стоять! — выскочив из машины, достал из кармана Женькин «магнум». — Руки вверх!

Одному из бомжей удалось-таки убежать — он метнулся в темноту и растворился где-то между трансформаторной будкой и гаражами; другому же не позволила уйти хромота — он лег на кучу песка вниз лицом и закрыл голову руками: