Мертвая хватка - Воронин Андрей

И он вкратце пересказал Алфавиту содержание своей беседы со знакомым опером – вернее, ту часть беседы, которая, как ему казалось, имела прямое и непосредственное отношение к невинной страсти Антона Евгеньевича Букреева – садоводству.

Букреев спокойно выслушал его и пожал острыми костлявыми плечами, выступавшими из-под ткани полосатой спортивной рубашки.

– Любопытный анекдот, – сказал он. – Да ты кури, кури, не стесняйся. Вот пепельница. Да-а-а… Что же, выходит, с преступностью у нас в стране, можно сказать, покончено, а?

Если уж Петровка занялась поисками каких-то пропавших саженцев, значит, больше ей заняться нечем. Просто царствие небесное на земле! Рассказать бы эту историю некоторым моим знакомым, они бы животики со смеху надорвали. Н-да…

Что ж, спасибо, ты меня действительно развеселил. Я только не пойму, с чего это у тебя такое озабоченное лицо?

Майков почесал в затылке.

– Извините, Антон Евгеньевич, – сказал он, – но я, с вашего позволения, буду говорить прямо. Не знаю, может, что не так скажу, так вы уж не обессудьте, я не со зла, а просто потому, что порядков ваших толком не знаю. Понимаете, нам с вами работать и работать. Деньги ваши через меня уже пошли, и на середине дела менять партнера мне бы не хотелось. Понимаете, не хочется мне, чтобы вместо приятного соседа по участку у меня в офисе объявился стриженый консультант в татуировках с головы до ног, сел в мое кресло и стал бы там по фене распоряжаться. Я-то его, может, и сумею понять, а вот служащие мои – вряд ли. Конечно, не мне вас учить, но, может, вы не в курсе: полковник Сорокин – мент серьезный, и самое поганое в нем то, что с ним договориться нельзя. Если этот пес вцепится, то уже не отстанет. А к вам, насколько я понимаю, кто только не мечтает прицепиться покрепче! Тут и Петровка, и ФСБ, и я не знаю, кто еще. Придут они к вам яблоньку искать, а у вас, к примеру, волына за поясом. Это уже статья.

Лиха беда начало, так сказать. И пошло, и поехало… Вы-то, как я понимаю, по любую сторону забора королем будете, а мне что тут без вас с вашими деньгами делать?

– Что-то ты, дружок, не то говоришь, – развел руками Букреев. – Говоришь, говоришь, а о чем – не пойму.

Папа Май начал понемногу злиться. "Вот козел, – подумал он. – Ему добра желают, а он корчит из себя святую простоту.

Не понимает он, видите ли! Ничего, сейчас поймешь!"

– Неудобно может получиться, – сказал он, глядя прямо в глаза Алфавиту. – Такой человек, как вы, и вдруг погорит на краже деревца из ботанического сада. Люди не поймут. Авторитет, знаете ли, может пострадать. Вы же сами мне сказочку про Геракла и молодильные яблочки рассказывали. Сами сказали, что такая яблоня на всем свете одна. Яблоня Гесперид. А теперь, типа, не понимаете, о чем я вам толкую. Ну вы же знаете ментов! Они, если по-настоящему захотят, любой клубок распутать могут. А тут, в общем-то, и распутывать нечего. Дерево выкопали, на его место пень воткнули, опилок кругом накрошили – типа, спилил кто-то. Так не позаботились даже пень такой же толщины подобрать! И как только вокруг этого пня кипеж поднялся, тут же его обратно выкопали и спалили от греха подальше. Улик меньше, зато подозрений у Сорокина больше. Называется, перевели стрелки, запорошили ментам глаза! Халтурно кто-то сработал, Антон Евгеньевич. Вы, небось, большие деньги заплатили, а работа сделана из рук вон плохо. Если Сорокин и впрямь начнет по этому делу свидетелей трясти… Не знаю. Может, я обидно говорю, может, вы не привыкли, чтобы вам указывали, но на вашем месте я бы задумался. Прежде всего, повторяю, о собственном авторитете.

– Ты бы, дружок, поменьше мой авторитет трогал, – ласково сказал Букреев, и папа Май почувствовал, что внутри этой его ласковости, как стальной клинок в мягких ножнах, скрывается холодная угроза. – Какое тебе до него дело, до моего авторитета? Где ты, а где мой авторитет…

– Извините, – сказал Майков, вложив в это слово как можно больше холодной твердости. Он должен был оставаться твердым и независимым хотя бы внешне, чтобы не превратиться в мальчика на побегушках у этого чокнутого садовода в законе. – Наверное, это действительно не мое дело. Я хотел как лучше…

– Да, – неожиданно меняя тон, перебил его Букреев. – Да, ты прав, Виктор, и прощения тебе просить не за что. Это я должен извиняться. Спасибо тебе за заботу. За информацию тоже спасибо. Вот ведь идиоты криворукие! Ничего нельзя поручить, буквально ничего! Да, брат, и на старуху бывает проруха. Представляешь, не смог удержаться. Ты ведь не коллекционер? Ну, тогда тебе меня не понять. Настоящий коллекционер душу дьяволу готов продать за какую-нибудь безделушку, а настоящий садовод – это, Виктор, еще хуже, чем коллекционер, потому что дело он имеет не с мертвыми вещами, а с живой природой. Дерево – как ребенок. Его вырастить надо, выходить, выкормить, воспитать, чтобы из него что-то путное вышло, а не урод корявый, не растопыря какая-нибудь, на которую смотреть противно. А как наше государство детей воспитывает, не тебе рассказывать. Ребенок в семье должен расти, в заботе, в ласке. А человек, который за этой яблонькой ухаживал, погиб. Да не смотри ты на меня так, я тут ни при чем. Под машину он попал. Случайно. Осиротело деревце. А я его, можно сказать, не украл, а усыновил. Но ты, конечно, прав, мусорам это все безразлично. Они, волки позорные, богу свечку поставят, если найдут, чем меня зацепить. А я за проволоку не хочу. Года мои не те – за проволокой сидеть. Да и на кого я сад оставлю? В общем, спасибо.