Вечное сердце - Михайлова Евгения

– Начинай, – отдал он команду.

Парень сделал первый надрез, и тут это произошло. Арсений Павлович бросился на аспиранта, неожиданно сильно оттолкнул его от стола, выхватил скальпель и мгновение держал его в поднятой руке у горла несчастного, другой рукой крепко схватив парня за одежду на груди.

– Скотина! Подонок! Ты что сделал! Как ты… ах ты господи, ты же располосовал ее, как свинью… Ты сделал ей больно!

– Помогите! – взвизгнул аспирант. – Он убьет меня! Он опять свихнулся!

Никто не шелохнулся. Все как загипнотизированные, словно в больном сне наблюдали страшную картину, которая время от времени повторялась в этой аудитории. Он бросил на пол скальпель, брезгливо оттолкнул аспиранта и, склонившись над голым, посиневшим телом покойницы, что-то быстро заговорил, зашептал. Потом снял перчатки, быстро провел рукой по ее лицу, шее, груди, животу и вдруг скорчился, будто от боли, упал на колени, тихо заскулил. Все потянулись к выходу, стараясь двигаться бесшумно и обходить его как можно дальше.

Через час Арсений Павлович, умытый, в темном, строгом костюме и белой рубашке вошел в кабинет ректора мединститута.

– Садитесь, – буркнул человек с обвисшими щеками и усталым тяжелым взглядом. – В чем дело, Арсений Павлович? Что вы себе позволяете и до каких пор это будет продолжаться? Вы больны или вам просто нравятся идиотские спектакли?

– Николай Петрович, – быстро и язвительно ответил Арсений Павлович, – неужели вам не все равно, как я отвечу? Если я скажу, что болен, вы будете меня лечить? Запихнете в психушку? Если я скажу, что мне нравятся спектакли, вы похлопочете, чтоб меня взяли в театр? Мы оба знаем, что при любом ответе вы будете держать меня при себе в качестве дойной коровы. Я попросил бы прекратить эти административные проработки. Мне некогда, вы это прекрасно знаете. Мне всегда некогда!

– Идиот! – вяло произнес ректор. – Я боюсь, что ты заиграешься. Что ты однажды действительно кого-то зарежешь. Я тебя предостерег.

– Ох, спасибо, – Арсений Павлович вскочил и по-клоунски расшаркался. – Благодетель вы мой. Только, Николай Петрович, я думаю, у вас большой проблемы не будет. За те деньги, которые вы на мне зарабатываете, вы без особых зазрений совести оформите лишнего покойника в наш морг.

– Ты так меня достал, – все тем же невыразительным голосом произнес ректор, – что мне иногда хочется тебя туда оформить. Шутка. Ладно, садись, кончай кривляться. У нас на следующей неделе ожидаются клиенты из Кореи и Японии. Я могу надеяться, что ты будешь в форме и никого не подведешь?

– Я, кажется, еще никого не подводил ни разу в жизни. Информацию по клиентам передайте мне, пожалуйста, завтра в письменном виде. Это все?

– Не все. Ты можешь, наконец, сказать мне, сколько у тебя авторских способов бальзамирования? Я должен знать, как руководитель. Я веду серьезные переговоры.

– Не могу. По одной причине. Я сам не знаю, сколько их у меня. Я что-то меняю в зависимости от массы причин, многое делаю просто по наитию… Я не могу ничего сказать.

– У нас, как всегда, есть предложения… Арсений, ты прав, наш институт держится на твоем таланте. Но я даже тебе не могу платить столько, сколько ты заслуживаешь. Ты же, по сути, нищий, я это прекрасно понимаю. У тебя такие расходы на все твои открытия. Но нет подходящей статьи расхода, по которой ты мог бы законно получать деньги. Потому что вся твоя деятельность – незаконна. Я просто ее прикрываю.

– Неужели, – криво усмехнулся Арсений Павлович. – Неужели только институт держится на моем таланте. У нас даже уборщицы рассказывают, какие особняки вы где-то там покупаете. Еще у студентов взятки берете. Вы ненасытны, Николай Петрович.

– Меня не обижает ерунда, которую ты несешь. Ты – человек не от мира сего, тебя обманет каждый. Просто подумай: только одно из множества твоих открытий принесет тебе миллионы долларов.

– Да мне и думать нечего. Если я захочу что-то запатентовать, засветить, зачем мне вы? Я эти миллионы получу сам.

– Ничего ты сам не получишь. Ты считаешь, что я тебя обманываю, но есть люди, которые просто выжмут тебя, как лимон, и выбросят подыхать. Ты неблагодарный человек, Арсений, – ректор вышел из себя, тяжело задышал. – Иди, я боюсь с тобой поссориться. У нас клиенты, а ты полный псих и придурок, сам понимаешь… Пошел ты… Домой…

Арсений Павлович вылетел из кабинета в то время, когда в него задом заходила секретарша Соня, прощаясь жестами с кем-то, оставшимся в коридоре, и параллельно треща по телефону. Она практически продырявила ему обувь страшенной металлической шпилькой сантиметров двадцати, повернулась и взвизгнула, взглянув в его исступленные, беспощадные глаза. Он, казалось, ничего не почувствовал. Он смотрел с откровенным отвращением на ее лицо с неровной кожей, замазанной толстым слоя грима, на малиновые «перышки» в специально растрепанной укладке, на не пропорциональную фигуру, окончательно изуродованную обтягивающей футболкой и мини-юбкой.

– Ой, вы че тут? – перепуганно спросила Соня, не без труда переставляя ногу с его ботинка на пол.

– Вы работаете в медицинском учреждении, – отчеканил Арсений Павлович. – Вам не мешало бы как минимум мыться. И вообще женщина должна быть или совершенством, или ее не должно быть.

Когда через несколько минут ректор вышел в приемную, чтобы отдать какие-то распоряжения секретарше, он обнаружил Соню полулежащей на столе в приступе то ли болезни, то ли паники.

– Что случилось? – тронул он ее за плечо.

Она трясла головой, показывала рукой на дверь, икала и мычала.

– Выпей воды, – буркнул ректор. – Какие нежности. Пора бы привыкнуть к его выходкам.

Таня сидела за компьютером и так увлеченно колотила по клавиатуре, что не услышала, как открылась входная дверь, в комнате появился Дэвид, встал за ее спиной и какое-то время молча смотрел на нее. Наконец Таня почувствовала его присутствие и оглянулась.

– Ты пришел, – сказала она рассеянно. – Я сейчас закончу, разогрею ужин, выйдем с Жулей. Ты пока мой руки, хорошо?

– Можно спросить, чем увлекательным ты занимаешься?

– Я спасаю собак-инвалидов от бесчеловечной акции Авдотьи Никитиной, которая собирается тащить их на митинг для сбора средств против фашистов. Понимаешь, она деньги соберет, собак они могут вообще побросать, их там убьют или перестреляют…

– Одно из двух: убьют или перестреляют. А зачем нужны деньги против фашистов?

– В том-то и дело, что фашисты ни при чем. Опять она мошенничает.

– И как ты разрушаешь ее коварные планы?

– Отлично! Я уже собрала кучу сторонников, которые поддержали мою мысль о том, что собак тащить туда нельзя.

– Но они согласны с тем, что нужно собирать деньги, которые неизвестно как могут навредить неизвестным фашистам?

– Ну, на это они повелись. И их неплохо характеризует то, что они верят, будто Никитина после митинга выйдет на праведный бой с фашистами. Я не вижу ничего плохого в их заблуждении, поскольку они однозначно против фашизма.

– Понятно. Собак-инвалидов ты выручила. А вот Лора сейчас одна бегает по двору. А Нина, она же известная всему Интернету как Авдотья Никитина, видимо, сидит тоже у компа и пытается отстоять свою позицию в виртуальном столкновении с тобой. В соседнем подъезде она живет, если ты случайно забыла.

– Да ты что! Лора одна бегает? Дэвид, это все меняет. Ты можешь потом поесть? Мы сейчас пойдем с Нинкой разбираться. Ну, надо же, профурсетка паршивая…

Таня вскочила, побежала в прихожую, быстро влезла в куртку. Дэвид с видом стоика надел свою, и они вышли.

– Ты только ничего не говори ей о том, что я ее расшифровала и борюсь с ней в Интернете, ладно? – инструктировала Таня Дэвида по дороге. – Пусть она думает, что за мной ряды опасных для нее единомышленников. Хорошо?

– Ладно, – легко согласился Дэвид, и Таня, искоса взглянув на него, поняла, что он ни во что не ставит ее общественную виртуальную деятельность. Вопрос, обидеться на него или нет, она пока оставила открытым.

Они вышли во двор, Таня сразу увидела мечущуюся во дворе Лору, позвала ее, пристегнула к ошейнику Жулькин поводок, и они направились в соседний подъезд. Дверь как раз открылась: кто-то выходил, звонить по домофону не пришлось. Они поднялись на тринадцатый этаж, где жила Ира. Дверь в квартиру Ирины была открыта. Дэвид посмотрел на Таню и прижал палец к губам. Они вошли бесшумно в прихожую… Даже если бы они шумели, их бы не заметили. Разъяренная Нина металась и швыряла на пол какие-то вещи, свертки, коробки. На нее молча смотрел крупный мужчина в дорогой дубленке и с «пацанской» челкой на лбу.