Правда о первой ночи - Данилова Анна

Валентина была рядом, она, притихшая, сидела в метре от меня и ела, макая в сахар, клубнику. Рядом на блюдце росла горка зеленых, вырванных с розовой мякотью звездочек… Она была рядом, и это придавало мне сил жить дальше. Я только слышала ее дыхание и шероховатые звуки, сопровождающие мягкое зарывание ягоды в сахарный песок и ее извлечение оттуда, царапанье о края сахарницы, и мне было этого достаточно, чтобы почувствовать, что я еще жива и что время не остановилось с бегством Александра, а продолжает свой ход…

Внутри меня еще только начинало зреть это запоздалое, унизительное и сложное чувство ревности и одновременной мести, которое впоследствии ослепит меня, лишит воли; оно разматывалось огненными красными кольцами и обжигало меня, причиняя боль и мешая сосредоточиться на главном – на Валентине.

Не могла я не думать (сопоставлять, взвешивать, анализировать) и о том, что мое решение увидеться с дочерью, приблизиться к ней созрело незадолго до того дня, как Александр ушел от меня. Что это было? Предчувствие одиночества или просто совпадение? А та нелепая история, сочиненная мною там, в кафе, когда Валентина спросила меня, что я там делаю? Я сказала, что поджидаю возвращения одного парня, которого я жду каждый день в половине четвертого… Как будто я знала, что Александр уйдет… Вот и не верь после этого Наиму, который постоянно повторяет мне: «Ева, никогда не бросайся словами, слово материально, помни об этом…» Выдумала, произнесла вслух, обронила пару слов, которые подтолкнули в спину Александра и заставили его собрать вещи, обокрасть меня и переехать к Маргарите… Плакать мне теперь или смеяться? А про стихи так и вообще стыдно вспоминать, наплела девчонке… Но, с другой стороны, как иначе я могла бы объяснить ей, зачем я каждый день приезжала в это кафе и смотрела на окно ее спальни? Я твоя мама, Валентина, приехала вот с опозданием в восемнадцать лет и думаю теперь, как бы незаметно привлечь твое внимание, чтобы ты не сразу отшила меня, не плюнула мне в лицо, не надавала пощечин, узнав, кто я… К тому же, глядя на Валентину, беседуя с ней, у меня была возможность проверить и свои чувства: а готова ли я к тому, чтобы войти в ее жизнь? Созрела ли я для этого? Эти вопросы будут сопровождать меня еще долго, очень долго, пока я не пойму, что уже не могу без нее… Но когда она спустилась в кафе и села рядом, явно ожидая, что я с ней заговорю, я, взглянув на нее совсем близко, насколько это вообще возможно, сидя за соседними столиками, увидела перед собой Паоло… Его глаза, его рот, овал лица… Это удивительно, как же может дочь походить на отца. И здесь никакие проверки не нужны – ни я, ни Паоло никогда бы не усомнились, что видят перед собой дочь.

…Я написала Наиму, сказала, что еду в Москву. Он ответил мне почти сразу же. По тону его письма, даже не письма, а короткой записки я поняла, что он ужасно сожалеет, что не может вырваться в Россию, что у него дела, но он всегда будет рад моему приезду, и, если вдруг я соберусь в Стамбул… Знал бы он, какую бурную деятельность я развила, чтобы только прилететь туда в компании своей дочери. Стамбул – средоточие всех моих грез, плетеная корзина с разбитыми мужскими сердцами, золотой слиток надежд, гранатовый цветок моей любви к Наиму…

Глава 20

Москва обрушилась на меня дождем, забытым запахом метро, я уцепилась за руку Евы, своего поводыря, и шла за ней, не поднимая головы, оглушенная пространственным гулом подземки и густой пестрой толпой деловитых, с равнодушными лицами людей. Москвичи. Это их город, это их парки и сады, музеи и театры, фонтаны и метро, университет…

У нас на двоих была одна дорожная сумка, да и то небольшая, легкая. И еду мы в поезд не брали, только два апельсина и шоколад. Ева покормила меня перед дорогой так, что я до самой Москвы была сыта. Кофе мы покупали у проводницы. Мне повезло – почти всю дорогу я спала. Старалась не думать о том, зачем я еду в этот огромный город, где так легко потеряться. Мать. Какое-то плоское, пахнущее щами и мылом слово. Никакого зрительного образа…

Мы долго ехали сначала на метро, потом на автобусе, наконец добрались до улицы Дмитрия Ульянова, остановились перед красивым желтым домом, вошли в чистый просторный подъезд и поднялись на пятый этаж.

Странно, но я почему-то совершенно не волновалась. Позвонили. Понятное дело – никто не открыл. Да и странно это было бы – раз, и увидеть свою мать. На пороге квартиры, да еще и с улыбкой на лице. Привет, дорогая дочка. Это потом меня уже начало колотить…