Нежные листья, ядовитые корни - Михалкова Елена

– Нет, постой… Я узнала их по голосам! Раньше, чем увидела!

– Аргумент, – согласился Илюшин. – Сам голос изменить трудно. Зато манеру говорить…

Он вдруг подобрался, подался вперед и протянул, гнусавя:

– Слышь, ты чо-то борзеешь не по-детски, Елина…

Бабкин захохотал. Маша широко раскрыла глаза. Это было точное воспроизведение голоса Кувалды, которую Илюшин не видел ни разу в жизни.

– Откуда ты… Как тебе…

– Говорю же – ты отличный рассказчик, – сказал Макар уже своим, привычным тоном. – Трех характеристик голоса достаточно, чтобы попытаться ему подражать. Это не так сложно, как кажется.

– Ты хочешь сказать, Машка не может четко идентифицировать пятерых женщин из семи, – уточнил Сергей, озадаченно потирая лоб.

– Нет. Я хочу сказать, она вообще никого из них не может идентифицировать.

– А Мотя?! – вскинулась Маша. – Макар, ты что! Не делай из меня сумасшедшую.

Он снисходительно улыбнулся.

– Все обстоит ровно наоборот. Я делаю из тебя крайне здравомыслящую женщину! Сумасшедший видит знакомое лицо и тревожится: а не инопланетянин ли это в человеческой шкуре, притворяющийся моим другом? Здравомыслящий человек видит неуклюжую толстуху и прикидывает: кто же это из моих друзей? У него в голове есть перечень известных имен. Он непроизвольно примеряет к ней каждое и, найдя совпадение, останавливается. Все! Диагностика завершена. С Лосиной сложнее, у нее нет настолько ярко выраженных признаков, чтобы для опознания хватило одного. Но если взять другую пучеглазую коротконогую женщину и поставить перед тобой, ты не будешь полностью уверена, кто из них твоя бывшая одноклассница.

– Но лица! – запротестовала Маша. – Я же помню лица!

– Два лица, – уточнил Илюшин. – Матильду и – кого еще?.. Лосину?

Маша не ответила. Она пыталась представить, что встретила бы в отеле любую энергичную низенькую женщину на крепких ножках, которая приветственно кивнула бы ей. «Я решила бы, что это Лось. Мне хватило бы минимального сходства, на уровне типажа. Собственно, я так и сделала».

– Одно лицо, – признала она. – Мотино.

– Ну вот. Что и требовалось доказать.

Бабкин, переводивший взгляд с одного на другую, не мог больше молчать.

– Да вы с ума сошли оба! Тетки же общались! Вспоминали былое! Орали друг на друга! Невозможно чужаку притвориться кем-то, кого знает семь человек! Ну, или знало неполных двадцать лет назад.

– Чужаку – нет, – сказал Илюшин. – И здесь мы вплотную подходим к весьма интересному вопросу.

Почему-то в этот момент Маше захотелось выйти из комнаты, а еще лучше – выбежать, пока длится пауза. Она чувствовала, что не хочет слушать ни интересный вопрос, ни узнавать не менее интересный ответ. Ей только что убедительно разъяснили, что она вполне могла не знать половины из присутствующих на встрече, и это произвело на нее сильное впечатление.

Но зачем? Зачем кому-то притворяться, скажем, Сашей Стриж?

– Не томи, голубь, – попросил Бабкин. – Куда подходим-то? К какому вопросу?

– К вопросу о том, кто такая Юля Зинчук.

– Она была умница, – сказала Маша. – Только немножко странная.

– В чем это выражалось? – тут же спросил Макар.

Маша задумалась.

– Наверное, это все-таки мы были странные, – призналась она после долгих размышлений. – А Юлька как раз нормальная.

– Опиши ее. Максимально подробно.

Бабкин раскрыл блокнот и приготовился записывать. Он устроился на полу: все стулья в этом номере казались ему слишком хлипкими, да и кресла не вызывали доверия. Макар за неимением полноценного подоконника запрыгнул на край стола и сильно склонился вперед, подавшись к Маше. «А вот теперь он всерьез взялся за дело, – понял Сергей. – До этого была разминка».

– Ну, она была типичная серая мышка, – сказала Маша. – Мне кажется, такие есть в каждом классе. Отличница, очкарик, упрямая тихоня. Мать у нее была бухгалтером, это я точно помню. Она вечно таскала портфель на одном плече – Юлька, не мать, – и к одиннадцатому классу спина у нее выглядела здорово перекошенной.

– А внешность? – спросил Илюшин.

Маша невидяще уставилась перед собой.

– Почему-то кроме очков и мышиной косички ничего не вспоминается, – призналась она.

– Рост? Телосложение?

– Примерно с меня, может, чуть выше или чуть ниже. Не дылда и не карлица. Худая. Сейчас бы про нее сказали «стройная». Она была очень умная, но мы этого долго не замечали.

– Почему?

– Понимаешь, тихонь в школе редко считают умными. Точнее говоря, их никакими не считают, про них вообще не думают. Чтобы обращать на себя внимание сверстников, ты должен чем-то выделяться. Не выделяешься? Значит, не стоишь внимания. Во всяком случае, так было в нашем классе.

– А Зинчук не выделялась? – быстро уточнил Макар.

– До определенного времени. В десятом классе в середине года к нам пришел новый учитель по геометрии – на замену. Провел два урока. Учитель был пожилой и высокомерный, у него на лице было написано, что всех нас он по умолчанию считает идиотами – ну и мы не стали его разочаровывать. Тем более что во многом он был прав: геометрию с алгеброй нам преподавали из рук вон плохо. Но разговаривал он с нами так брезгливо, что в конце концов Светка Рогозина сделала ему замечание.

– То есть?

Маша усмехнулась.

– У Светки, в отличие от всех нас, не было прописано в настройках такой опции, как почтение к учителю. Она считала, что уважение сперва нужно заслужить. И ей было плевать, кто перед ней – учитель, дворник или президент. Она никому не позволяла так с собой разговаривать.

Сергей представил учителя советской закалки, которому десятиклассница делает замечание.

– И что дядька ей ответил?

– Выгнал из класса, – предположил Илюшин.

– Нет, он поступил куда умнее. Взял мел и написал на доске какую-то задачу – до сих пор помню, что речь там шла о коллинеарных точках.

– Теорема Менелая?

– М-м-м… Кажется, да.

– Ее как раз в десятом классе раньше проходили. Ну ладно, не имеет значения. Итак, он написал задачу…

– …положил мел, отошел в сторону и очень мило улыбнулся.

…Мел упал и закатился под первую парту – маленький грязно-белый кусочек. Никто не наклонился за ним. Двадцать пар глаз следили за каждым движением немолодого узкоплечего мужчины со щегольской бородкой. Тот двигался подчеркнуто неторопливо, даже с ленцой. Маше пришло в голову, что он нарочно уронил мел.

– Ну так вот, мои дорогие! – Он снял и протер очки, будто продолжая давно начатый разговор. – Вы претендуете на уважение. Я говорю, что уважать вас не за что. Заметьте, я с вами честен! Но вы этого не цените. Тьмы низких истин вам дороже вас возвышающий обман.

Учитель надел очки и оглядел молчащий класс.

– А что, уважение заслуживается непременно знанием геометрии? – нарушила тишину Маша.

Рогозина одобрительно кивнула, и она почувствовала нелепую гордость.

– Да-с, моя юная леди! Представьте себе! Пока вы учитесь в школе, вы для нас, преподавателей, – лишь сумма знаний. Не верьте тому, кто будет убеждать вас в обратном. Вот потом, когда вы закончите институты и займете свое место в жизни, каждый из вас будет что-то представлять из себя как личность. А пока, уж простите, вы просто заготовки хомо сапиенса!

Он налил в стакан воды. Лёшка Демьянов порывался что-то сказать, но учитель выставил вперед ладонь запрещающим жестом. И пока он пил, никто не осмелился нарушить тишину.

Маша смотрела, как ходит кадык под воротником свитера, и думала, что фокус с водой он тоже проделал специально. Ему не хотелось пить.

Учитель вытащил из кармана брюк платок, встряхнул, разворачивая, и тщательно промокнул ухоженную бородку.

– Да-с, голубчики мои, и учтите вот еще что, – он с величайшей аккуратностью свернул платок. – Математика – царица всех наук. Это сказал великий Гаусс, о котором вы ничего не знаете. Ну, теперь будете знать хоть что-то. Не может быть полноценного интеллектуального развития без знания математики! Она структурирует и упорядочивает содержимое ваших черепных коробок!

Он выразительно постучал по голове: «Тук-тук-тук».

В другое время кто-нибудь из записных остряков не преминул бы сопроводить его жест стуком по парте. Но сейчас никто не шевельнулся.

Позже Маша подумала, что именно тогда все они впервые ощутили на себе силу настоящей сладострастной ненависти. Он ненавидел подростков, этот ухоженный мужчина с тонкими губами и морщинками, разбегающимися лучиками от уголков глаз. И от того, что он не давал труда скрывать отвращение, лишь слегка маскируя его под издевательской вежливостью, все они испуганно притихли.