Нежные листья, ядовитые корни - Михалкова Елена

– О чем еще вы хотели меня спросить? – наконец поинтересовалась она.

– Вас зовут Юлия Зинчук?

Несколько мгновений Анна ошарашенно смотрела на Илюшина, а потом от души расхохоталась.

– Зинчук?! Я?

Внезапно смех оборвался. Изумление сменилось недоверием, недоверие – пониманием. Она осознала, что на самом деле имел в виду Макар.

– Здесь Зинчук? – растерянно повторила Анна. – И вы думаете, что она – кто-то из нас? То есть это она… Она – убила?

Бабкин внимательно наблюдал за лицом женщины. Если она и играла, то играла превосходно.

– Я не знаю, кто убил, – сказал Макар. – Но Юля Зинчук среди вас. Вы ее не узнали, потому что она неплохо замаскировалась.

Выражение лица Анны стало отрешенным, глаза сузились. Сергей понял: она перебирает лица. Пытается понять – кто? Кто из них?

«Значит, идея Макара не показалась ей бредовой».

Это уже говорило ему о многом. Как минимум – что Илюшин прав, когда копает в прошлом, в завалах школьных секретов и тайн.

– Кто? – резко спросил Илюшин, так же пристально наблюдая за Анной. – О ком вы сейчас подумали?

Она почти испуганно взглянула на него. Рука непроизвольно потянулась к золотой цепочке на шее.

– Ни о ком!

Бабкин чуть не подскочил. Липецкая врала! Пальцы ее скользили по крошечным золотым зернышкам, перебирая их, поглаживая. Минуту спустя она совершенно успокоилась и прямо взглянула на Макара.

– Почему вы вообще решили, что Зинчук здесь?

– Поздно.

– Что?

– С этого вопроса надо было начинать. Сейчас его уже поздно задавать. Вы мне поверили.

Она усмехнулась и развела руками, признавая маленькое поражение.

– Что ж, может быть, вы и правы. Юлька всегда была…

– …немножко странная? – подсказал Бабкин, вспомнив Машины слова.

Что-то промелькнуло в глазах Липецкой.

– Странной в школе была я. По сравнению со мной остальные выглядели образцами нормальности. Юля Зинчук была совсем обычной, но только до тех пор, пока вы не начинали к ней приглядываться.

– Это относится к любому человеку, – сказал Макар.

Она обдумала его слова и кивнула:

– Понимаю, о чем вы. Если под микроскопом рассмотреть самую серую личность, то и в ней обнаружится тьма… особенностей. Но Зинчук действительно умела удивлять.

– Например?

– Она не была доброй девочкой. Я имею в виду, что когда вы смотрели на Юльку, она казалась довольно славной, умненькой, приятной и все такое. К этому комплекту автоматически приплюсовывается обычно и доброта. Но вот как раз ею-то Зинчук и не обладала. У меня эта убежденность сложилась из одного случая. В Юлькином подъезде жила бабулька. Бывают старушки – божьи одуванчики, а бывают старухи – дьявольские чертополохи.

– Эта была из вторых?

– Да. Ветеран войны, кажется, или бывшая блокадница. Не женщина, а мегера. Сухая, тощая, всегда с клюкой, хотя не хромала. Старуха ненавидела «сытеньких», по ее выражению. Однажды Юлька возвращалась из магазина, откусила от рогалика, сморщилась и выкинула его в урну. Старый оказался рогалик, черствый. Старуха налетела на нее как ведьма! Только что сидела на скамейке – и уже размахивает клюшкой и грязно ругается. Как она честила Юльку! Я такой брани наслышалась, которой прежде не знала. А знала я, поверьте мне, немало.

– А где вы сами были в это время? – заинтересовался Макар.

– На крыше подъезда лежала, – невозмутимо ответила Анна. – И наблюдала за происходящим. Юлька попыталась оправдываться, вместо того чтобы просто сбежать, и окончательно вывела мегеру из себя. Та стукнула ее клюкой по спине. Надо сказать, приложила от души: Юлька даже вскрикнула от боли, но больше от неожиданности. Она явно не ожидала, что старуха пустит свою палку в ход. И вот в этот момент…

Анна задумалась.

– Так что – в этот момент? – не выдержал Сергей, когда молчание затянулось.

– Я бы сказала, – начала Липецкая, подбирая слова, – что именно тогда расстановка сил изменилась.

– В каком смысле?

– Надо было видеть Юлькино лицо, чтобы понять! Из испуганной школьницы она превратилась в пылающую гневом мстительницу. Я думаю, у нее было обостренное чувство личной неприкосновенности. Знаете, есть люди, которые не переносят, когда до них дотрагиваются. А Юлька не могла осмыслить, что ее ударили. Она закричала на весь двор звонким голосом: «Вы не смеете так поступать! Это постыдно!» Знаете, я тогда захохотала, лежа на крыше подъезда. «Постыдно!» Ну кто так выражается, кроме героев книжек? Сейчас я бы не стала смеяться. Зинчук именно такими словами и думала.

Макар подлил себе воды.

– А как это связано с добротой?

– В тот момент, когда старуха ударила Юльку клюкой, я поняла, что Зинчук ей этого не простит и не спустит. Другой человек на Юлькином месте нашел бы массу оправданий полоумной женщине. Она воевала или голодала, она была просто больной старухой, в конце концов! Но для Зинчук это не имело значения. Юлька написала заявление в милицию – можете себе представить? Заявление! И даже нашла свидетеля!

Макар усмехнулся во весь рот. Бабкин вопросительно уставился на него, Анна вздернула бровь.

– Я сказала что-то забавное?

– Нет. Просто я вдруг понял, что за свидетеля она нашла.

Бабкин покосился на Липецкую, по-прежнему не зная, что имеет в виду его друг. И по ее помрачневшему лицу догадался, что ей-то как раз это вполне понятно.

– Не знаю, как вам удалось, – неохотно сказала она. – Но вы правы. Зинчук сообщила, что я наблюдала всю сцену от начала до конца. Подумать только, все время, что я лежала на крыше, мне казалось, что я здесь самая хитрая! А выяснилось, что это была Юлька. Она вычислила меня! А я этого даже не заметила.

– Честное слово, мне нравится эта девочка! Вы подтвердили ее рассказ?

– Я побоялась врать. Да и зачем? Выгораживать старуху? Эта ведьма растеряла всю свою ярость и пыл, когда выяснилось, что ей грозит. Она плакала и просила пожалеть ее. Но Юлька не успокоилась, пока не заставила старуху извиниться.

– Из вашего рассказа следует лишь, что Юля Зинчук жаждала справедливости.

– Вот именно! А справедливость и доброта стоят очень далеко друг от друга. Каждому, кто видел мегеру, было ясно, что на самом деле она несчастная больная женщина, которую нужно оставить в покое. Но только не Юльке! Она не делала скидок ни на возраст, ни на тяжелую судьбу. Ее оскорбили – и она требовала моральной компенсации.

– А вы?

– Что я?

– Будь вы на ее месте, вы бы не требовали?

– Никогда! – твердо отказалась Анна. – Я бы просто пожалела старую дуру! Но жалость Юльке не была свойственна. Вы можете сказать, что я делаю слишком большие выводы из маленького случая, но я чувствую, что права.

– Вы знаете, что за ссора случилась между Рогозиной и Зинчук?

– Понятия не имею. Я не приглядывалась к жизни внутри класса. Говорила себе, что это копошение насекомых, которое не должно интересовать свободную личность вроде меня.

Макар понял, что больше ничего дельного не выведает.

– У вас были причины в школе ненавидеть Рогозину?

– У меня были причины ненавидеть всех людей, – усмехнулась Анна. – Во всяком случае, так я считала в шестнадцать лет. Мне представлялось, что мои одноклассники и я – это разные виды. И, поверьте, Светка ничем не отличалась от других.

Закрыв за сыщиками дверь, Анна Липецкая постояла, отрешенно постукивая пальцами по косяку и пытаясь вспомнить, не проговорилась ли она где-нибудь. Кажется, нет. Ее смущало, что она не могла понять, насколько эти люди опасны. Анна всегда оценивала новых людей именно по этому критерию.

«От них можно ожидать бед?»

Этот парень, Илюшин… Он куда проницательнее своего напарника. Как быстро догадался про ребенка – Анне даже стало не по себе. Она и в самом деле, когда Лерка родилась, страшно боялась, что девочка будет похожа на нее. Вторую Аномалию Липецкая не перенесла бы. У нее едва хватает сил принимать себя, а на такого ребенка их не останется ни капли.

Увидев новорожденную, Анна заплакала от счастья. «На мужа! – рыдала она перед изумленными акушерками. – Она похожа на мужа!» Те, бедные, не могли взять в толк, отчего роженица заливается слезами радости. «Ты, милая, вроде как и сама не уродина! – осторожно успокоила одна. – Что ж за муж-то у тебя такой, Ален Делон, что ли?» Когда Илья пришел на выписку, весь персонал собрался поглазеть на него. «Нет, не Делон», – подытожила всеобщее мнение та же акушерка и разочарованно фыркнула.

Но для Анны это не имело значения. Она готова была любить в своей дочери кого угодно, кроме продолжения самой себя.