Нежные листья, ядовитые корни - Михалкова Елена

– Метод прост и эффективен! – восхитился Бабкин. – Должен снова признать, что ваша Зинчук была далеко не дура.

– А потом она укоротила свою юбку, и метод стал еще эффективнее!

– Красавчик клюнул на эту мормышку?

– Да. То есть нет. То есть не знаю.

Сергей перестал писать.

– Как это?

– Я заболела, – объяснила Маша. – Успела только увидеть, как Демьянов водит клювом за Юлькой. Что-то у них намечалось! Может, она добилась своего, но, когда я вернулась через полтора месяца, все вращалось на прежних орбитах, как и не было ничего. Только Зинчук постриглась и опять перекрасилась, но это все уже было не то.

– А Рогозина?

– Рогозина сияла, – несколько удивленно ответила Маша. – Ее обычное состояние.

– Судя по тому, что ты рассказываешь, – проворчал Бабкин, – правильнее сравнивать ее не с солнцем, а с черной дырой, поглощающей свет других.

Маша хотела ответить, что он во многом прав. Но внезапно почувствовала себя неуютно. Ее охватило чувство, будто кто-то смотрит на нее, то ли сверху, то ли с улицы, как если бы птица зависла напротив окна. Она быстро обернулась, словно желая застать врасплох уличную темноту.

Ночь распласталась по оконному стеклу. Никакой птицы, конечно, не было. Никого не было и быть не могло… Однако ощущение, что в нее вглядываются, не исчезало.

Маша поежилась и задернула шторы.

Уверенный голос Макара окончательно развеял морок.

– Вот здесь собака и порылась!

– Похоже на то, – согласился Бабкин. – Тогда ясно, почему все в курсе, а Машка нет.

– Вы о чем? – она переводила взгляд с одного на другого.

– О том, что случилось, пока ты болела!

Макар спрыгнул со стола и упруго зашагал по комнате. Бабкин с завистью наблюдал за ним.

С пространством у Илюшина были свои отношения. Макар обладал способностью любое помещение разворачивать в беговую дорожку. Его уверенность в том, что даже трех квадратных метров вполне хватит для недолгой пробежки, творила чудеса: метры вытягивались и разрешали использовать их, как ему вздумается.

Если Бабкин хотел походить по комнате, чтобы размяться, он врезался в шкаф, запинался о табуретку и доводил люстру до желчного старческого дребезжания. Если то же самое делал Илюшин, табуретка вилась у него под ногами, как отменно дрессированный пудель, шкаф вжимался в стену, люстра предупредительно втягивала подвески. Ничем иным Сергей не мог объяснить, как Илюшин может наматывать километры по тесной хрущевке, ни разу не сбившись с темпа и не насажав синяков острыми углами мебели.

В отличие от Макара, Бабкину для полноценных размышлений нужен был покой. Маша однажды сказала, что, если бы их двоих заколдовали, один бы стал деревом, а другой каким-нибудь юрким хищным зверьком вроде хорька. «Во-во, – согласился тогда Сергей. – Сновал бы по мне и гадил на голову. То есть принципиально ничего бы не изменилось».

Илюшин кружил между столом и кроватью.

– А знаешь, чего я жду? – шепнула Маша. – Что он однажды ускорится и понесется по стенам.

– Как мотоциклисты в цирке!

– Ага!

Внезапно Макар замер.

– Троица, троица… – донеслось до Маши и Сергея его недовольное бормотание. – Их было трое. А скажут – скажут! – что их было четверо…

– А вот Дюма он прежде не вспоминал, – поделился Бабкин.

– Так и до Кафки дойдет.

– Типун тебе…

Илюшин снова пришел в движение, но, сделав два круга по периметру номера, остановился.

– Исходя из всего, что нам известно…

Он замолчал.

– Макар! – позвал Бабкин. – Поделись догадкою своей! И она еще не раз к тебе вернется.

– Вернется-вернется… – пробормотал Илюшин. – Вот именно, вернется.

Он поднял с пола блокнот и карандаш:

– Пошли! Нужно поговорить с этими двумя.

– С кем? – изумился Бабкин.

– С рабочим и колхозницей.

Маша не сразу поняла, что речь идет о Коваль и Савушкиной.

– Сдурел? – поинтересовался Сергей. – На часы давно смотрел? Полчетвертого ночи!

Илюшин издал раздосадованный возглас.

– Макар, зачем они тебе? – спросила Маша, ощущая, что, несмотря на все выпитые литры зеленого чая, на нее наваливается безудержная сонливость.

– У меня есть кое-какие предположения. Надо их проверить.

– И что нам это даст?

Илюшин взглянул прямо на нее. В ясных серых глазах не было ни следа сна.

– Потенциально – имя следующей жертвы.

Когда рано утром в дверь постучали, Ира Коваль чистила зубы. Поэтому дверь открыла со щеткой, торчащей изо рта.

Как она и ожидала, в коридоре стояла Любка. Но за ее спиной обнаружились двое мужчин.

– Мужиков тебе привела, – невинно сообщила Савушкина. – В хозяйстве пригодятся.

В первый момент Ирка приняла ее слова всерьез. Любка могла пройти по главной улице города без всякой волшебной флейты, и все равно некоторое количество местных жителей от пяти до девяноста лет последовали бы за ней, глупо улыбаясь и не замечая внешних раздражителей вроде жен и детей.

«Манкая бабенка», – говорил про Любку бывший Иркин муж, непроизвольно облизываясь.

Но взглянув на гостей внимательнее, Коваль поняла, что ошиблась. Слишком деловые. Работают, значит.

– Вы по поводу Светки? – набычилась она. – А чего, попозже нельзя было? И вообще, я вчера все рассказала вашему брюхастому.

– Ир, это не оперативники. – Любка бросила ключи на стол.

– А кто?

– Вот этот – куклачевский супруг! А этот… – она прищурилась на сероглазого взъерошенного парня, – про этого ничего не знаю. Я их возле лифта встретила. Может, сын его?

– Я тебе что говорил? – непонятно обратился тот, которого назвали мужем, ко второму. – Заканчивай с этой своей вечной молодостью.

– Дамы, меня зовут Макар Илюшин, – сообщил младший. – Это Сергей Бабкин. Мы частные детективы.

Коваль от изумления икнула и выронила щетку.

Поразила ее не профессия визитеров, а то, что один из них, если верить Сове, оказался мужем Елиной. Матерый здоровяк, коротко стриженный, в джинсах и рубахе, которая выглядела тесноватой в груди. «Спортсмен, – наметанным глазом определила Коваль. – Не просто качок». В отличие от второго, невнятного худосочного юнца, этот с первого взгляда пришелся ей по душе.

Как, как рыжему клоуну удалось отхватить себе такого мужика? Ирка всегда была уверена, что Машкин предел мечтаний – очкастый дрищ с простатой. Семейная жизнь самой Ирки сложилась не слишком удачно, и она с болезненной внимательностью относилась к чужой.

Особенно если объект внимания был ей так же противен, как Елина.

«За что ты ее не любишь?» – спросила однажды Любка.

«А за что ее любить?» – огрызнулась Ирка.

«Я не о том. Вот Стриж, Шверник, Мотька-дура – они такие же, как Елина. Но на них ты так не наезжаешь. Чем тебе именно Машка не угодила?»

Ирка хмуро молчала. Любке этого не объяснить. На нее-то Елина не смотрит как на человека низшего сорта! А к Ирке сразу отнеслась так, будто перед ней жаба, которую предстоит целовать. То есть сама Елина – принц из прекрасного замка, а пупырчатая склизкая Коваль сидит в болотной жиже и мечет икру.

Самое противное заключалось в том, что в глубине души сама Ирка примерно так и оценивала положение дел. Где она со своим папашей, которого вчера из дурки выпустили, а где Елина с чистенькими предками. Видала Ирка ее мамашу – фря в плиссированной юбке!

Слов «сноб» и «спесивый» Коваль не знала. Поэтому объяснила Любке просто, без затей: «Дерьма в ней много».

И вот эта рыжая немочь замужем за таким отборным экземпляром.

Но тут Любка еще раз повторила то, что заставило Коваль сразу же забыть о своем возмущении.

– Частные детективы… – со значением протянула Савушкина.

Теперь и до Ирки запоздало дошло. В животе нехорошо поджалось, словно кишки стиснули кулаком.

«Значит, они все-таки пришли из-за Рогозиной».

– Можно сесть? – спросил юнец.

Ирка хотела кивнуть, но Сова ее опередила.

– Сначала скажите, что вам нужно! И вообще, какое отношение вы имеете к расследованию убийства? Этим занимается прокуратура, а не частные детективы.

– Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, если позволите, – мягко сказал юнец. – Как вы справедливо заметили, самим убийством занимается следователь. Но есть некоторые сопутствующие обстоятельства…

– Да Елину они выгораживают! – вмешалась Ирка. – Чего тут непонятного!

– Мы ее не выгораживаем. Просто у нас возникли предположения, кто может быть убийцей, и я собираюсь подтвердить их с вашей помощью.

– Или опровергнуть, – подал голос елинский муж.