Правда о первой ночи - Данилова Анна

Мюстеджеп, показывая мне, как правильно следует есть этот огромный аппетитный бутерброд величиной с три мои ладони, приоткрыл булку и обильно полил рыбу и лук лимонным соком. Я, сглотнув слюну, последовала его примеру, и вскоре от этой вкусноты в руках осталась лишь промасленная салфетка…

– Пить хочешь? – спросил меня мой красивый и на редкость обходительный спутник. Он был так хорош, что девушки-турчанки, черноволосые белозубые красавицы, увешанные серебряными серьгами, ожерельями и звенящими кольцами браслетов, в голубых джинсах и пестрых вязаных кофтах, сидящие за соседним столиком, буквально не сводили с него глаз и о чем-то шептались.

Мы выпили лимонаду и снова поднялись на площадь. Какая-то заунывная мелодия, которую я поначалу воспринимала просто как музыкальный фон всему Стамбулу и этому незнакомому, толпящемуся вокруг меня народу, оказалась вполне реально воспроизводимым на электронном клавишном инструменте аккомпанементом к непривычной для меня песне… Двое слепых, мужчина и женщина, исполняли ее, доставляя удовольствие огромному количеству благодарных слушателей, которые бросали монеты в затертую до дыр картонку…

– Это цыганская музыка, они играют на инструменте, называемом «саз», – объяснил мне Мюстеджеп. – Здесь, в Турции, повсюду можно встретить таких незрячих музыкантов, у них свой профсоюз, они уважаемые люди, это их основной заработок… Если хочешь, подойдем поближе, посмотришь…

Мы подошли поближе к музыкантам, и это зрелище разволновало меня: ведь эти смуглые, плохо одетые люди были слепыми, а это напомнило мне об интернате для слепых, расположенном всего в двух кварталах от нашего интерната. Мы, нормальные, зрячие дети, жалели слепышей и не понимали, зачем это им устраивали показательные соревнования по бегу… Они разбегались в разные стороны, а все остальные, зрячие, стояли и смеялись… Слепые падали и разбивали себе колени и носы, и все еще громче хохотали. Один раз я случайно услышала, как повариха из нашей столовой, шинкуя капусту для щей и разговаривая с заведующей, снимающей пробу с творожной запеканки, а попросту объедающейся ею, заметила (речь шла как раз о слепых): «Знаете, они такие грязные, противно смотреть… Не видят же ничего. И под носом зеленая корка, и ботинки нечищеные…»

Интернат. Дождь. Скучающий офицер на скамейке в зеленом сквере, мечтающий подцепить девчонку. Свекольный салат. Сильные руки, раздвигающие бедра… Болезненные проникающие удары, сотрясающие все тело, удары затылка об пол… Зеленая тяжелая бутылка шампанского. Страх, от которого по спине струится холодный пот… Пионы в вазах, экзамены, дрожь в животе и тошнота… Ева в кафе, залитая солнцем, красивая, улыбающаяся…

Должно быть, от этих промелькнувших передо мной сцен у меня закружилась голова, и я схватилась пальцами за виски, чтобы остановить внутреннее вращение, кружение… На какой-то миг я окунулась в плотную, вязкую тишину, а когда вынырнула, ко мне постепенно возвратился слух, выворачивающая наизнанку душу мелодия турецких цыган, шум толпы и даже далекий гул самолета, разрезавшего сиреневое от сумерек небо пополам… Я задрала голову и увидела яркую белую полосу в небе и подумала, что та часть неба, что слева, – это мое прошлое, а справа – мое будущее. Около меня возник худой высокий старый турок в помятом костюме и кремовой рубашке. На голове его была красная феска с золотой кисточкой. Щеки его, покрытые трехдневной сизой щетиной, стали сиреневыми, как и небо… И только крупный загнутый крючком нос оставался смуглым, безукоризненно-турецким, эталонным. Глаза я не успела разглядеть – меня прошиб пот… Мюстеджепа рядом не было. Я завертелась на месте, ища его взглядом. Моего красавца-гида и след простыл. Или он бросил меня по неизвестной мне причине, или я сама потеряла его руку в тот момент, когда у меня закружилась голова. Вечер наливался вокруг меня сливовой мглой. Пахло жареной рыбой, сладким гелем для волос, цветочными духами от пробегающих мимо меня беззаботных, как мне казалось, девушек, пылью и холодным, как соленая морская вода Босфора в эту вечернюю пору, отчаянием… То, чего больше всего боялась Ева, случилось. Причем в первый же день, да еще и в самом сердце Стамбула, на многолюдной площади… На плече моем болталась сумочка. Полторы тысячи евро – неплохо даже для Стамбула. На первое время. Чтобы выпить кофе, съесть кюфте с салатом и сладкую пасту… Обменные бюро, наверное, уже закрыты.