Главбух и полцарства в придачу - Донцова Дарья

– В тесноте, да не в обиде, – засмеялась хозяйка, заметив мой интерес, – я, знаете ли, вынуждена гостей по габаритам выбирать. Так и говорю: «м звините, мои дорогие, но могу принять у себя лишь тех, чей вес не превышает бараний». Вот, например, одна моя подруга всегда без мужа приходит. Костя на сто двадцать кило тянет, и где его разместить?

Вокруг глаз Ларисы Дмитриевны собрались морщинки-лучики. Но от этого она стала выглядеть еще моложе.

– Ну-ка, рассказывайте все, – велела хозяйка, наливая мне ароматный чай.

Я сделала глоток и все ей поведала.

– Да, – вздохнула Лариса Дмитриевна, когда я замолчала, – честно говоря, я предполагала, что Розу замучает совесть, ну чем же Машенька была виновата? Тем, что появилась на свет от Пети? Бедная Сирена, она ужасно переживала, так любила внучку!

– Но только Лизу, – некстати заметила я, – насколько я поняла, судьба Нины и Сережи не очень волновала Сирену Львовну, а ведь они тоже родные внуки.

Лариса Дмитриевна молча подвинула на столе чашки. Было видно, что она колеблется, стоит ли продолжать со мной разговор, но в конце концов решилась:

– Внуки, да! Моей бедной подружки давно нет в живых… Ладно. Нина и Сережа никогда не были родными Сирене.

– Это как? – удивилась я. – Разве они не дети Розы Михайловны?

– Дети, – кивнула Лариса Дмитриевна, – самые что ни на есть собственные, только они ей никогда не были нужны. А Сирена – святая женщина, подняла их на ноги, вместо няни и домработницы у Розки служила. Она заботилась о детях, но полюбить искренне, горячо сумела лишь родную внучку, Лизочку.

Я растерянно моргала. Никак не пойму милейшую Ларису. Сирена – мать Розы. Лиза, Сережа и Нина дети этой женщины. Так почему же только Елизавета считалась родной бабушке?

Лариса Дмитриевна, заметив мое недоумение, продолжала тем временем дальше:

– Сирена испытывала настоящие душевные терзания из-за того, что ее сердце не способно принять Сергея и Нину. Я один раз не выдержала и заявила: «Хватит мучиться. Ты ничего плохого им не сделала. Наоборот, заменила мать. Не стоит терзаться!» Кстати, Лизочка была светлым, чистым, абсолютно бесхитростным существом, пошла в отца. Тот тоже сохранил до своей кончины совершенно детскую душу, а вот Сергей и Нина уродились жадными, злыми, все в своего отца.

Я окончательно перестала что-либо понимать и решила прояснить ситуацию:

– Простите, Лариса Дмитриевна, но каким же был покойный Семен Марченко? Светлым, чистым, абсолютно бесхитростным существом или жадным, злым мужиком?

Хозяйка мягко улыбнулась:

– Вы ничего не поняли? Лиза дочь не Семена…

– А кого? – вырвалось у меня.

– Юры, сына Сирены Львовны.

Пару мгновений я просто хлопала глазами, переваривая эту информацию, потом воскликнула:

– Так Роза Михайловна не приходится Сирене дочерью!

– Правильно, – подтвердила Лариса Дмитриевна, – она ее невестка.

– Но дети-то уверены, что Сирена их бабушка!

– Верно.

– Почему же Роза Михайловна говорила…

– Милая, – прервала меня Лариса Дмитриевна, – жизнь Сирены просто сюжет для захватывающего романа. Если располагаете временем, могу рассказать о ее судьбе.

– Я вся внимание, – заверила я, – начинайте.

Обстоятельства появления на свет Сирены Львовны были трагическими. Ее отец, Лев Кацман, так называемый старый большевик, отдал жизнь революции. Жена его, красавица Сара, дочь богатого человека, имела солидное приданое и отличное по тем временам образование. Но недаром говорят, что женщине следует освоить лишь азы науки, потому что, научившись читать умные книги, она начнет задумываться о смысле жизни, забросит домашнее хозяйство и станет самореализовываться вместо того, чтобы мирно рожать детей.

Сарочка имела несчастье влюбиться в бедного, даже нищего Кацмана. Денег у Левы не имелось совсем, зато в избытке было желания осчастливить весь русский народ, освободить его от оков царизма, дать простым людям свободу. Тот, кто хоть немного знаком с историей России, великолепно помнит, что случилось после того, как свершился большевистский переворот.

Несчастный русский народ, ради счастья которого и была затеяна революция, угодил из огня да в полымя. Сначала переворот, потом Гражданская война, разруха, голод. Лишь к середине двадцатых годов жизнь слегка наладилась, но тут к власти пришел Сталин, и начались аресты.

Отчего-то принято думать, что массовые репрессии стартовали в тридцать седьмом году. Это неправда. Сажать в тюрьму недовольных новыми порядками граждан начали еще в восемнадцатом, продолжали все двадцатые, тридцатые, сороковые и даже пятидесятые годы. Внутри партии большевиков шла жестокая борьба за власть, поэтому очень часто к стенке ставили и тех, кто делал революцию, верных соратников Ленина и Сталина. Не избежал ареста и Лев Кацман. За ним и Сарой, как и за другими, пришли ночью.

Особую трагичность ситуации придавала беременность Сары. Ей предстояло родить в декабре, в камеру она попала в конце ноября, и младенец поспешил появиться на свет раньше положенного срока. Хорошо еще, что среди арестованных, набитых в маленькую камеру, словно сельди в бочку, нашлась пара уголовниц, мастериц на все руки. Они-то и приняли роды.

Вручив Саре крошечную девочку, замотанную в не слишком чистые тряпки, одна из «акушерок» мрачно сообщила:

– Лучше бы тебе ее не рожать!

– Почему? – прошептала Сарочка, прижимая к себе тихо сопящий кулек.

– И чего твою девку хорошего ждет? – сплюнула зэчка. – Отнимут и в детский дом отдадут. Получит другое имя и фамилию.

– Мою почему не оставят? – удивилась Сара.

Уголовница рассмеялась:

– А не положено. Ты все равно сдохнешь скоро, не выживешь в лагере. Впрочем, даже если и не помрешь, то никогда дочку не найдешь. Никто тебе ее данных не сообщит.

– Почему? – лепетала Сара.

Зэчка с жалостью глянула на молодую мать.

– Лучше тебе ее не кормить, а то привяжешься к девке. Давай надзирателя позову, и отдадим младенца сразу. Если на свободу выйдешь, еще себе родишь!

– Ни за что! – воскликнула Сара.

Целых три месяца ей удавалось прятать девочку. Обитательницы камеры, все в основном имевшие на воле детей, как могли, помогали матери. Никто не «стукнул» тюремному начальству о нахождении в каземате грудничка. Но однажды вечером в душное помещение заглянул дядька в форме и, выкликнув десяток фамилий, велел:

– Завтра на этап пойдете. Хабар соберите, штоб только один мешок, увижу узлы, отниму.

Женщины принялись складывать нехитрое имущество, а Сара просто похолодела. Она поняла, что проводит с дочкой последнюю ночь. Завтра ребенка точно отберут. Вообще непонятно, почему этого не сделали раньше. Сара вошла в острог беременной. Ясно же, что женщина должна родить. Наверное, в слишком переполненной тюрьме о Саре Кацман просто забыли или не поставили по случайности в ее документах нужный штамп.

Сначала Сара просто обнимала дочь, потом с ней случилась истерика, камера притихла. Когда основная масса женщин устроилась спать, к Кацман подошла местная начальница, золотозубая Аня.

– Слышь, жидовка, – сказала она, – мысль есть.

– Какая? – прошептала очумевшая от слез мать.

– Не реви, – пнула ее Аня, – что толку. Вот ща Катька наколочку сделает.

– Кому? Какую?

– Девке твоей, на ноге, ближе к заднице, с внутренней стороны бедра.

– Зачем? – чуть не умерла Сара. – Не дам!

– Дура, – рявкнула Аня и выдернула из ее слабых рук кулек, – напишем имя и фамилию твоей дочки! Поняла?

– Нет.

– Во …! – выругалась Аня. – Ты точно балда. Девке дадут другое имя, а на ноге останется ее собственное. Она вырастет и спросит: это что? Да и тебе ее легче будет по примете искать. Доперло?

– Да, – еле-еле выдавила Сара.

– Тогда говори! – рявкнула Аня.

– Что? – растерялась та.

– Как девку зовешь?

– Олечка.

– Не пойдет!

– Почему?

– Так Ольг полно! В детдоме ей другую фамилию дадут. Думай! Редкое имя надо, ну… типа… э…

Тут во дворе завыла сирена, таким образом в тюрьме отмечали полночь.

– Во! – подскочила Аня. – Сирена! Вот и имя! Фамилия как?

– Кацман.

Аня утащила младенца в глубь камеры. Сара зажала руками уши, ожидая услышать дикий детский плач. Но отчего-то из угла, где над девочкой трудилась местная «художница», не доносилось ни звука.

Олечка вернулась к маме Сиреной. Сара глянула в безжизненное личико девочки с плотно закрытыми глазами и ужаснулась.

– Она умерла!

– Не гони туфту, – рассердилась Аня, – мы ей тютю сделали, ну, соску из хлеба с водкой, штоб не визжала, дрыхнет твоя дочурка!

Утром этап увели, младенца у молодой матери отобрали.

Сара выжила в лагере, более того, ее совершенно нежданно выпустили на свободу и разрешили жить в маленьком городочке Сверзь. Она приехала к месту обитания, устроилась уборщицей в местную школу и стала искать дочь. Почему-то она решила, что девочку отправили в один из московских сиротских домов. Сара составила список учреждений и принялась методично объезжать их. Сверзь расположена от столицы на расстоянии ста двадцати километров, и бедная мать все свободное время тратила на поиски. Идти к начальству она боялась, разговаривала с нянечками и медсестрами. Те сочувствовали ей, но разводили руками. Им никогда не попадалась на глаза девочка с татуировкой на внутренней стороне бедра.