Невеста Борджа - Калогридис Джинн

Наконец мы добрались до крыла Ферранте. Когда двери тронного зала распахнулись, я увидела деда, с царственным видом восседающего на своем троне с красной обивкой. Рядом с ним стоял незнакомец — довольно прилично выглядящий, коренастый, мускулистый мужчина. А рядом с ним — мой отец.

Время не пошло на пользу Альфонсо, герцогу Калабрийскому. Как минимум, он сделался более неуравновешенным, а точнее сказать, более злобным. Вот недавно он потребовал плетку и лично выпорол повариху за то, что ему подали холодный суп. Он бил несчастную женщину, пока она не упала в обморок. Один лишь Ферранте сумел удержать его. Еще он выгнал с криками и ругательствами постаревшего слугу за то, что тот недостаточно хорошо начистил ему сапоги. Дед как-то сказал: «При виде моего старшего сына солнце в страхе прячется за облака».

Его лицо, все еще красивое, сделалось живым портретом страдания: губы искривились от едва сдерживаемого гнева, готового обрушиться на любого, а глаза излучали несчастье, и он радовался лишь тогда, когда делился им с кем-то. Он теперь не выносил детского смеха, и мы с Альфонсо должны были молчать в его присутствии. Однажды я забылась и хихикнула. Он ударил меня с такой силой, что я пошатнулась и чуть не упала. Но боль мне причинил не столько сам удар, сколько мысль о том, что он никогда не поднимал руку ни на кого из своих детей — только на меня.

Однажды, когда Трузия думала, что мы заняты своими делами, она призналась Эсмеральде, что как-то раз пришла ночью в спальню моего отца и обнаружила там полную темноту. Когда она принялась искать свечку, из темноты долетел голос отца: «Оставь». Когда мать двинулась к двери, он приказал: «Сядь!» Ей пришлось сесть рядом с ним, на пол.

Когда она попыталась что-то сказать, он крикнул: «Придержи язык!»

Ему нужны были лишь тишина и темнота, и еще нужно было знать, что мать здесь.

Я изящно поклонилась королю, понимая, что каждое мое движение сейчас оценивается стоящим у трона темноволосым незнакомцем с заурядной внешностью. Я теперь была женщиной и переплавила свое детское упрямство и озорство в гордость. Прочие могли звать это заносчивостью, но с того дня, как отец нанес мне ту рану, я поклялась, что никогда и никому более не позволю увидеть моей слабости. Я была неизменно хладнокровной, неколебимой, сильной.

— Принцесса Санча Арагонская, — официальным тоном произнес Ферранте. — Это — граф Онорато Каэтани, добрый и благородный дворянин. Он попросил твоей руки, и мы с твоим отцом дали согласие.

Я скромно потупилась и бросила на графа короткий взгляд из-под опущенных ресниц. Обычный мужчина лет тридцати, и всего лишь граф, — а я принцесса. Я приучала себя к мысли, что мне придется покинуть Альфонсо ради мужа, но не ради же такого невзрачного! Мое смятение было слишком велико, и мне никак не шел на ум подобающий и изящный ответ. К счастью, Онорато заговорил первым.

— Вы солгали мне, ваше величество, — произнес он низким, чистым голосом.

Ферранте изумленно повернулся к нему. У моего отца сделался такой вид, будто он сейчас ударит графа. У придворных при виде такой дерзости вырвался потрясенный вздох, но тут Онорато заговорил снова:

— Вы сказали, что ваша внучка красива. Но это слово недостаточно для того утонченного создания, что стоит сейчас перед нами. Я считал себя счастливцем потому, что получил руку принцессы королевства. Но я не понимал, что приобретаю драгоценнейшее из произведений искусства, хранящихся в Неаполе.

Он прижал руку к груди и взглянул мне в глаза.

— Ваше высочество, — сказал он, — мое сердце принадлежит вам. Молю вас, примите этот скромный дар, хоть он и недостоин вас.

«Возможно, — подумала я, — из этого Каэтани получится не такой уж скверный муж».

Онорато, как я узнала, был довольно богат. Он продолжал петь дифирамбы моей красоте. С Альфонсо он обращался очень дружелюбно, и я не сомневалась, что он рад будет видеть моего брата в нашем доме всякий раз, как я того пожелаю. Ухаживание развивалось стремительно, и Онорато засыпал меня подарками. Однажды утром, когда мы стояли на балконе и любовались зеркальной гладью залива, он потянулся словно бы для того, чтобы обнять меня, но вместо этого надел на меня ожерелье.

Я отстранилась — мне не терпелось взглянуть на новое украшение — и обнаружила прикрепленный к атласной ленте отшлифованный рубин размером в половину моего кулака.

— За огонь твоей души, — сказал Онорато и поцеловал меня.