Невеста Борджа - Калогридис Джинн

Она явно вспомнила о пропавшем флаконе с ядом.

Потом Лукреция внимательно взглянула на меня. Наши взгляды, равно твердые, встретились. В ходе этой безмолвной беседы мы сделались соучастницами заговора, такого же прочного и недвусмысленного, как те, которые плели ее отец с братом. «Убить человека», — сказала я. По моей решительной осанке, по стиснутым зубам Лукреция не могла не понять, что я не намерена использовать содержимое флакона против себя.

Никогда еще я не была настолько уверена в ее верности и благодарности.

— Всего несколько крупинок, — отозвалась наконец она. — Яд очень сильный. Он слегка горчит, поэтому его подсыпают в еду — во что-нибудь сладкое вроде меда или варенья — или добавляют в вино. Тогда жертва не чувствует его вкуса.

Я слегка кивнула.

— Спасибо.

Мгновение спустя мы словно никогда не затрагивали эту тему. Лицо Лукреции внезапно изменилось. В ее глазах вспыхнуло страстное желание, мольба. Прежде чем она успела спросить, я быстро ответила:

— Не проси у меня прощения, Лукреция, — я никогда не смогу простить тебя.

Последние отблески надежды угасли в ее глазах, словно свеча, задутая ветром.

— Тогда я буду просить его у Господа, — серьезно произнесла она. — А тебя я лишь попрошу не забывать меня.

Тут я не выдержала. Я шагнула к Лукреции и крепко обняла ее.

— Это я могу обещать. — Лукреция обняла меня.

— До встречи, Санча.

— Нет, — сказала я. — Прощай.

Перед отъездом Лукреции в Феррару в Риме были устроены пышные празднества. Мы с Доротеей в погожие ночи смотрели с балкона, как разодетые аристократы и прелаты движутся по улицам и площадям к Ватикану, дабы выказать свое почтение невесте. Не обошлось без фейерверков и пушечной пальбы. Доротея радовалась развлечениям; что же касается меня, они лишь подогревали мою ненависть.

Как-то утром, когда я сидела у себя в прихожей и читала, дверь моих покоев отворилась. Я подняла голову от книги, раздраженная неожиданным вторжением.

На пороге стоял Чезаре Борджа.

Война вкупе с сифилисом состарили его; даже борода, в которой уже блестела ранняя седина, не могла скрыть заметных рубцов на щеках. В волосах, начавших редеть, тоже появились седые пряди, а под уставшими глазами залегли тени.

— Ты так же прекрасна, как и в тот день, когда я впервые увидел тебя, Санча, — задумчиво произнес он мягким, как бархат, голосом.

Его лесть пропала втуне. При виде его у меня сжались губы. Несомненно, Чезаре мог явиться сюда лишь с дурными вестями.

Но потом я заметила, что за его руку держится очень серьезный маленький мальчик, и у меня вырвалось нечто среднее между смехом и рыданием.

— Родриго!

Я отшвырнула книгу и кинулась к малышу.

Я не видала своего племянника больше года, но мгновенно узнала его: у него были золотые кудри и голубые глаза моего брата. Малыш был одет в приличествующий принцу темно-синий бархатный камзольчик.

Я опустилась перед ним на колени и распахнула объятия.

— Родриго, милый! Это же я, тиа Санча! Ты помнишь меня? Ты знаешь, как сильно я люблю тебя?

Мальчик — ему было уже почти два года — сначала смущенно отвернулся и потер глаза кулачками.

— Иди к ней, — подбадривающе произнес Чезаре и подтолкнул мальчика ко мне. — Это твоя тетя, сестра твоего отца… Они с твоей матерью очень любили друг друга. Она присутствовала при твоем рождении.

Наконец Родриго взглянул на меня с внезапной приязнью. Я заключила его в объятия. Я не понимала, почему Чезаре даровал мне этот драгоценный визит, но в тот момент меня это и не волновало. Я была на вершине блаженства. Я прижалась щекой к мягким волосикам малыша. Тут Чезаре произнес с несвойственной ему неловкостью:

— Лукреция не смогла взять ребенка с собой в Феррару. — Действительно, не было принято, чтобы ребенок от предыдущего брака воспитывался при доме другого мужчины. — Она попросила, чтобы ты вырастила его как своего сына. Я решил, что от этого не будет никакого вреда, и привел его к тебе.

Несмотря на переполняющую меня радость, я не смогла удержаться от колкости:

— Ребенок не должен расти в тюрьме!

— Для него это будет не тюрьма, а дом, — с поразительной мягкостью отозвался Чезаре. — Он будет наделен всеми привилегиями; он сможет приходить и уходить, навещать своего деда и дядей, когда только пожелает. Он будет обеспечен всем, что ему потребуется. Я уже договорился о том, чтобы в надлежащее время у него были лучшие наставники. — Он умолк, а потом к нему вновь вернулся столь хорошо знакомый мне холодный, высокомерный тон. — В конце концов, он ведь Борджа.