Ночь Томаса - Кунц Дин

Тихий океан, похоже, стал еще тише, чем при свете дня. Полный штиль только упрощал перегрузку.

Я поднялся и двинулся сквозь чернильную тьму, избегая прикасаться к поверхностям, которые, ранее безопасные, теперь могли обжечь. Мысленно сосредоточился на входной двери, надеясь, что психический магнетизм проведет меня по темному лабиринту.

В какой-то момент интуиция подсказала, что пора браться за дверную ручку. Я протянул руку и быстро ее нащупал.

Приоткрыв дверь, увидел пустой коридор. Меня это не удивило. Перегрузка началась, Джой сидел у радиопередатчика, Утгарду с остальными хватало дел на палубе.

Я подошел к первой каюте по правому борту, попробовал дверь, обнаружил, что она не заперта, толкнул плечом. Вошел, держа пистолет обеими руками.

Верхняя лампа не горела, зато свет попадал в каюту через иллюминатор. Обе койки пустовали. Я двинулся к освещенному стеклянному кругу.

Левый борт яхты «Июньский лунный луч» находился в десяти-двенадцати футах от правого борта буксира. Плавные обводы белой яхты растворялись в тумане, но по количеству ярко освещенных иллюминаторов и окон она могла потягаться с круизным лайнером.

С главной палубы команда яхты спускала на воду надувные черные резиновые камеры, призванные демпфировать удары борта о борт при сильных волнах.

Вернувшись в коридор, я закрыл дверь, направился к ближайшей каюте по левому борту. Вошел так же быстро, как и в первую каюту.

Ее заливал мягкий свет настольной лампы.

Джой оторвался от раскрытого журнала «Максим», в изумлении вытаращился на меня.

Не мешая двери закрыться за моей спиной, я приблизился на два шага, нацелив пистолет ему в лоб. Журнал соскользнул со стола на пол, закрылся.

Джой, ценитель названий яхт, сидел у коротковолнового радиопередатчика. И в первые мгновения вытаращился на пистолет, создавая ощущение, что сейчас перепутает стул с сиденьем унитаза.

Убедившись, что он взял кишечник под контроль и уже думает о том, как обезоружить меня, я чуть опустил пистолет, нацелив на шею, чтобы видеть его лицо.

— Соедини меня с Береговой гвардией. Вызови их.

— Я с ними уже поговорил.

— Свяжись с ними, а не то получишь пулю в ногу.

— В чем дело? Не умеешь пользоваться передатчиком?

Опусти я пистолет, он бы тут же прыгнул на меня.

Рот мой наполнился слюной, прилив которой стимулировала тошнота, вот я ею и воспользовался. Плюнул ему в лицо.

Он дернулся, его глаза на мгновение закрылись, что дало мне шанс врезать ему по физиономии пистолетом. Мушка прочертила щеку, оставив красную кровяную полосу.

Он поднял руку к ране.

И хотя злость в его глазах мгновенно переросла в дикую ярость, он определенно проникся ко мне уважением и, я полагал, уже не бросится на меня сломя голову.

— Свяжись с ними, — повторил я.

— Нет.

Я видел, что убедить его связаться с береговой охраной не удастся. Смерть он определенно предпочитал тюремной жизни.

Он глянул на дверь, вновь перевел взгляд на меня. Джой надеялся, что я решу, будто кто-то возник в дверях, но я знал, что он блефует.

— И потом, их ближайший катер находится в пятидесяти милях от нас, — добавил он, когда я не поддался на его уловку. — Перехватить нас они не успеют.

Двигатели буксира и яхты работали на холостом ходу, шумели погрузочные механизмы, так что я мог не волноваться: выстрела никто бы не услышал. Я прострелил Джою левую ступню.

Он закричал, я предложил ему замолчать, а потом, чтобы добавить весомости моим словам, вновь ударил пистолетом.

Внутри я уже открыл дверь к безжалостности, но мне хотелось захлопнуть ее как можно быстрее. Однако на кону стояли судьба нации и судьбы миллионов, а потому приходилось делать то, что нужно, и без малейших колебаний.

Боль его изменила. Теперь он плакал.

— Я верю тебе насчет катера, до него пятьдесят миль. Вернемся к тебе, Джой. Многого обещать не могу, но, если расскажешь мне об операции, я убью тебя быстро и безболезненно.

Он ответил длиннющим ругательством, которое в рукописи я приводить не буду, а ему предложил произнести его вновь.

А когда он не решился, добавил:

— Если ты не расскажешь мне все, что я хочу знать, смерть тебя будет ждать болезненная. Ты даже представить себе не можешь, как тебе придется мучиться. От ран умирать будешь медленно, лишенный возможности произнести хоть слово. Многие часы пролежишь на этой койке, в агонии, прольешь больше слез, чем все дети, которых ты хотел убить в этих городах, так много слез, что ты умрешь скорее от обезвоживания, чем от потери крови.

Он хотел пересесть на койку и положить на нее раненую ногу, чтобы чуть унять боль, но я ему не позволил.

— Откуда бомбы?

Я не думал, что он уже готов отвечать, но он дрожащим от боли и страха голосом назвал одну ближневосточную страну.

— Как попали они на яхту?

— С сухогруза.

— Их перегрузили? Где?

— В трехстах милях отсюда.

— В море?

— Да. За пределами зоны ответственности Береговой гвардии. — Он втянул воздух сквозь стиснутые зубы. — Нога меня убивает.

— Ты умрешь от другого. Сколько бомб?

— Четыре.

— Сколько бомб?

— Четыре. Я же сказал, четыре.

— Лучше тебе не врать. Какие города?

— Я не знаю.

— Какие города? — возвысил я голос, добавив угрозы.

— Не знаю. Не знаю. Не нужно мне это знать.

— Кому принадлежит яхта?

— Какому-то миллиардеру. Не знаю его имени.

— Американцу?

— Черт, да.

— Почему американец хочет такое сделать?

— Если он может, почему нет?

Я ударил его пистолетом. Порвал кожу на лбу.

— Почему?

Зажимая рану на лбу пальцами, он вдруг заговорил тонким, пронзительным голосом, будто снова стал маленьким мальчиком:

— Ладно, дело в том… ладно… по правде… ладно… перед взрывом бомб будут убийства.

— Какие убийства?

— Президента, вице-президента, многих других.

— А потом взорвутся бомбы. Что за этим последует?

— У них есть план.

— Кто эти «они»? Какой план?

— Я не знаю. Правда. Сам же видишь, это больше, чем мне следует знать. Они не в курсе, что мне это известно. Понимаешь? Больше ничего не знаю. Клянусь Богом, ничего.

Я ему поверил, но, даже если бы и возникли сомнения в том, что он говорит правду, продолжить допрос мне бы не удалось.

Наверное, нож он держал в рукаве правой руки, в чехле, закрепленном пониже локтя. Как он его достал, я не знаю, но нож буквально прыгнул ему в руку. Лезвие выскользнуло из рукоятки.

Я увидел, как блеснуло оно на свету, но он успел ударить меня, прежде чем я прострелил ему шею.

Грохот выстрела не оглушал и в маленькой каюте, так что на палубе его никак не могли услышать. Джой соскользнул со стула на пол, словно соломенное пугало, снятое с шеста.

Лезвие было таким острым, что прорезало толстый свитер, как шелк.

Я ощупал правый бок, где жгло, чуть повыше нижнего ребра. Нож зацепил и меня.

Я сел на стол, на котором стоял радиопередатчик. Кровь не попала ни на него, ни на сам стол.

Дугой выплеснулась на перегородку, отдельные капельки запачкали и стекло иллюминатора, словно душа воспользовалась им, как порталом для перехода в последующий мир.

Нож проткнул только кожу, кровь особо не потекла, боль все-таки беспокоила. Зажав рану рукой, я закрыл глаза и попытался обратить в реальность грезу о синем озере неугасимой надежды.

Сторми Ллевеллин и я, восемнадцатилетние, поехали на озеро, чтобы позагорать на одеялах и поплавать.

Указатель предупреждал, что в этот день спасатели не работали. Купающимся рекомендовали оставаться на мелководье, неподалеку от берега.

Яркое солнце пустыни превращало песчинки в бриллианты и разбрасывало драгоценные камни по поверхности воды.

Жара, казалось, растопляла время, обещая, что мы с Ллевеллин останемся вечно молодыми, всегда будем любить друг друга и никогда не расстанемся.

Мы взяли лодку и отплыли от берега. Я греб в синеву, в небо, раскинувшееся над головой и распластавшееся на воде.

Потом положил лопасти на корму. С каждого борта ласково плескалась синева. Нам словно подарили собственный мир, в котором горизонт находился ближе берега.

Мы соскользнули с лодки в соленую воду озера, лениво поплавали на спине, чуть шевеля руками и ногами. Тяжелая соленая вода удерживала нас на плаву. Закрыв глаза от яркого солнца, мы разговаривали.

Все наши разговоры сводились к одному: мы строили планы на совместное будущее.

Время от времени замечали, что лодку относит от нас. Тогда подплывали ближе и вновь укладывались на спину, продолжая из слов строить наше будущее.

Потом, когда мы залезли в лодку и я начал грести к берегу, Ллевеллин услышала крик и раньше меня увидела тонущего мальчика.