Лицо в зеркале - Кунц Дин

Хотя профессор, несомненно, верил, что каждый коп — жестокий фашист, он не собирался карабкаться на баррикаду и оттуда бросать это обвинение в лицо слугам закона. Его не радовало присутствие в доме двух агентов репрессивного полицейского государства. Наоборот, ужасало.

В ответе на каждый вопрос он выблевывал массу информации в надежде на то, что благодаря его говорливости Этан и Рисковый окажутся за дверью до того, как возьмутся за кастеты и дубинки.

Понятное дело, Спеч-Могг не был профессором, которого они искали. Он, наверное, мог бы подвигнуть своих студентов на совершение преступлений во имя тех или иных идеалов, но у него самого духа на такое не хватило бы.

А кроме того, на преступления у него просто не было времени. Он написал десять научно-популярных книг и восемь романов. При этом преподавал в университете, организовывал конференции, круглые столы, семинары. Писал пьесы.

По собственному опыту Этан знал, что трудоголики, чем бы ни занимались, редко совершают насильственные преступления. Только в кино успешный бизнесмен, помимо выполнения своих корпоративных обязанностей, успевал насиловать и убивать.

Преступниками обычно становились те, кто не мог добиться успеха на рабочем месте, или ленивцы. А также получившие средства к существованию по наследству или каким-то другим легким путем. Наличие свободного времени позволяло им готовиться к преступлению.

Доктор Спеч-Могг не помнил Рольфа Райнерда. В среднем на каждом его трехдневном семинаре бывало три сотни студентов. И след в памяти профессора оставляли далеко не все.

Когда Этан и Рисковый поднялись, чтобы уйти, не пригрозив пропустить электрический ток через гениталии профессора, Спеч-Могг проводил их до дверей с явным облегчением. А закрыв за ними дверь, несомненно, помчался в ванную, поскольку мятеж кишечника взял верх над английским хладнокровием.

— Я бы из принципа врезал этому говнюку, — пробурчал Рисковый, когда они сели в «Экспедишн».

— Очень уж ты у нас чувствительный, — усмехнулся Этан.

— А что ты скажешь об акценте?

— Адам Сэдлер в роли Джеймса Бонда.

— Да. С капелькой Шварценеггера.

Покинув дом Спеч-Могга в Уэствуде, они потратили немало времени, чтобы найти доктора Джеральда Фицмартина, организатора сценарного семинара, в котором участвовал Райнерд.

В университете, где преподавал Фицмартин, Рисковому сказали, что тот на каникулах будет дома, никуда не уедет. Но трубку в его жилище не сняли, Рисковому ответил автоответчик.

Фицмартин жил в Пасифик-Палисейдс. Ехать туда пришлось по прибрежным улицам, где гондолы казались более уместными в сравнении с внедорожниками.

На звонок в дверь дома Фицмартина никто не ответил. Может, он отправился за рождественскими покупками. Может, не мог подойти к двери, потому что укладывал в черную коробку очередной подарок Ченнингу Манхейму.

Но сосед объяснил, что причина в другом: в понедельник утром Фицмартина срочно увезли в медицинский центр «Седарс-Синай». Почему, он не знал.

Когда Рисковый позвонил в «Седарс-Синай», ему сказали, что тайна частной жизни пациента для больницы важнее, чем помощь полиции.

Под иссиня-черным, как тело проигравшего боксера, небом Этан поехал обратно в город. Ветер боролся с деревьями, иногда деревья проигрывали, и ветви падали на дорогу, мешая проезду.

Как и всегда, хаос на небе приводил к хаосу на дороге. На одном перекрестке столкнулись две легковушки. Пятью кварталами дальше грузовик смял минивэн.

Этан вел «Экспедишн» осторожно, но чувствовал, как нарастает внутреннее напряжение. Не мог не думать о том, что раз уж однажды погиб в автоаварии, то может умереть опять, пусть и на другой улице. И на этот раз, возможно, не воскреснет из мертвых.

По пути Рисковый звонил по телефону, пытаясь выйти на профессора, как выяснилось, уже из другого университета, который проводил однодневный семинар по рекламе и самопрезентации.

Держась за руль обеими руками, Этан посмотрел на часы. День утекал быстрее, чем дождевая вода в решетки сливной канализации.

Он помнил, что должен вернуться в Палаццо Роспо к пяти часам. Фрик не мог оставаться один в огромном особняке, особенно в такой странный день.

Медицинский центр «Седарс-Синай» располагался на бульваре Беверли, в той части Лос-Анджелеса, которой хотелось быть Беверли-Хиллз. Они прибыли туда в 2:18.

Доктор Джеральд Фицмартин лежал в палате интенсивной терапии, и их к нему не пустили. В комнате ожидания сын профессора с радостью побеседовал с ними, хотя и удивился, что у полиции возникла необходимость поговорить с его отцом.

Профессор Фицмартин, шестидесяти восьми лет отроду, прожил честную жизнь, а в старости такие люди редко встают на путь преступлений. Последние мешают садоводству и выходу камней из почек.

А кроме того, в это утро Фицмартину сделали коронарное шунтирование. Если именно он работал в паре с Рольфом Райнердом, то в ближайшем будущем кинознаменитости могли не опасаться за свою жизнь.

Этан глянул на часы. 2:34. Тик, тик, тик.

Мик Сакатон, анархист-мультимиллионер, не проживал в роскошном районе мультимиллионеров, потому что не хотел объяснять представителям налогового ведомства источники своего богатства. Когда с тобой расплачиваются наличными, светиться не стоит.

Но и отмытая часть его состояния позволяла ему жить в просторном двухэтажном доме с четырьмя спальнями в Шерман-Оукс, районе, населенном преимущественно богатыми представителями среднего класса.

Только несколько самых доверенных клиентов Мика знали его домашний адрес. В основном он решал все дела на общественных пляжах, в общественных парках, в кофейнях, церквях.

Не останавливаясь в Санта-Монике, чтобы сменить наряд Робина Гудфело на обычную одежду и желтый дождевик, Корки сразу поехал из Малибу в Шерман-Оукс. Квиг фон Гинденбург, коллекционер разбитого фарфора, похитил у Корки немало времени. Ему оставалось еще многое сделать в этот самый для него важный, но уже катящийся к вечеру день.

«Лендровер» он поставил на подъездной дорожке и метнулся сквозь дождь под крышу крыльца.

Голос Мика послышался из динамика, находящегося рядом с кнопкой звонка: «Сейчас буду», — и действительно, Мик Сакатон на удивление быстро открыл дверь. Иной раз приходилось ждать на крыльце две-три минуты, а то и дольше, в течение которых он говорил с гостем через аппарат внутренней связи, а потом появлялся с таким видом, будто его оторвали от важных дел.

Как обычно, Мик был босиком и в пижаме. В этот день он остановил свой выбор на красной пижаме с множеством изображений Барта Симпсона, персонажа мультфильма. Некоторые пижамы Мик покупал в магазине готовой одежды, другие шил на заказ.

Еще до того, как войти в пубертатный период, Майк прочитал историю Хью Хефнера, основателя «Плейбоя», которая просто заворожила его. Хеф нашел способ повзрослеть, добиться успеха и при этом остаться большим ребенком, реализующим все свои причуды и желания, превращающим жизнь в одну длинную вечеринку, проводящим большую часть своих дней в пижаме.

Мику, который по большей части работал дома, принадлежало более 150 пижамных комплектов. Спал он голым, а в пижаме ходил днем.

Себя он полагал последователем Хефа. Мини-Хефом. В свои сорок два Мик делал вид, будто ему тринадцать.

— Эй, Корк, классный прикид! — воскликнул он, увидев Корки в наряде Робина Гудфело.

Незнакомец такие слова мог воспринять как насмешку, но друзья Мика знали, что в стремлении походить на Хефа он давно уже не обходится без нового сленга.

— Извини, что опоздал, — Корки переступил порог.

— Нет проблем, — отмахнулся Мик. — Когда есть такая возможность, я не обращаю внимания на время.

В гостиной Мик обходился минимумом обстановки. Диван, пару кресел, подставки для ног, кофейный столик, комоды — он купил одним комплектом на распродаже. Мебель отличало высокое качество, при выборе во главу угла ставилось ее удобство, а не внешний вид.

Мик не старался поразить воображение гостей. При всем своем богатстве потребности у него оставались простыми, впрочем, некоторые превращались в навязчивую идею.

Во внутреннем убранстве дома упор делался не на мебель и не на произведения искусства. Во всех комнатах дома, за исключением пристройки, которую Мик использовал для работы, вдоль всех стен, кроме двух, выстроились стеллажи с коллекцией тысяч и тысяч порнографических видеокассет и ди-ви-ди. Полки пришлось ставить даже на лестнице и в коридорах.

Видеокассетам Мик отдавал предпочтение перед ди-ви-ди из-за более широких торцов, на которых хватало места как для эротических названий, так, иногда, и для фотографий. И вот эта эротическая мозаика, тянущаяся от пола до потолка по всему дому, создавала почти психоделический эффект.

Мебель стояла только в рабочей пристройке, спальне и в гостиной. В других комнатах, в том числе и в столовой, стеллажи с видеокассетами тянулись не только вдоль стен, но, как в библиотечных залах, параллельно двум стенам, разделяя комнаты на длинные проходы.