Танец меча - Емец Дмитрий

Эдя Хаврон сидел на стуле и по кругу обгрызал карандаш. Карандаш был настолько измочален его мощными зубами, что посторонний человек к нему точно не прикоснулся бы. Да Эдя бы и не позволил. Он был злостный собственник.

В блокноте, который он держал в руках, имелся список имен и фамилий. За плечами у брата стояла Зозо и крутила у виска пальцем.

— Кончай заниматься ерундой! Эдуард, ты что, всерьез?

Эдя швырнул карандаш в стену.

— Я не могу больше ждать! Или этой осенью я женюсь, или будет слишком поздно. Все хорошее рано или поздно заканчивается. Я в том числе!

— Так зачем же горячку пороть?.. К чему такая. спешка?

— Нет уж! Наигрались! Хочу регистрироваться! Для меня степень порядочности девушки — нужно жениться или не нужно, — заупрямился Хаврон.

— А свободная любовь? — спросила романтично настроенная Зозо.

— Свобода и любовь — это как огурец с молоком. То есть берутся две неплохих по отдельности вещи, а получается из них явная ерунда… Все! Точка!

Зозо сдалась. Эдя был упрям, как ее сын. Недаром они приходились друг другу родственниками.

— Ну хорошо! Женись! Но без списка! — уступи­ла она.

Эдя самодовольно хрюкнул и уставился в блок­нот.

— Со списком нагляднее! Итак, что мы имеем? Двенадцать кандидаток! Девять с высшим образова­нием, четыре хороших человека, пять — материаль­но обеспечены, две материально зажрались, одна — кандидат в мастера по гребле, три любят животных, у четырех я даже был в гостях и познакомился с ма­мами…

— А сколько знают, что удостоены чести? — не удержалась Зозо.

Эдя ответил великолепным пожатием плеч. Ему важно было досчитать.

— Восемь ни разу не были замужем, две хоро­шо готовят, одна готовит с удовольствием, четверо хорошо поют, одна любит походы, две играют на гитаре, пять могут без ошибки написать слово «им­прессионизм»…

Стремительным движением Зозо выхватила у брата блокнот.

— А ты хоть кому-то нравишься?

— Отдай, женщина, писчебумажную принадлеж­ность! — потребовал Хаврон. — Для чувств заведе­на отдельная страница! Трем я нравлюсь почти на­верняка: они мне регулярно улыбаются. С четырьмя я ходил в театр, с двумя мы ели русские бублики с маком. Одна сказала: «Эдя! Я тебя обожаю!», когда в кухне я плеснул на нее кипятком. В такие минуты люди всегда открывают, что у них на сердце.

Зозо откинула со лба волосы. Она не понимала, как у нее, такой мудрой, мог образоваться такой без­алаберный братец.

— Четыре нравятся мне. Пять меня терпеть не могут, но две из них скажут «да» на шестьдесят про­центов, одна — на девяносто, еще одна — на двад­цать пять. Первая из спортивного интереса, дру­гая — чтобы испортить мне жизнь… Номер пять начнет бормотать, что я очень хороший, но мы раз­ные люди. Но если поднажать и действовать через маму, то согласится. Номер восемь скажет «да» на сто процентов, но на другой день передумает. По­том снова скажет «да», посоветуется с подругами и снова передумает.

— Хаврон, ты невыносим! Переводить чувства на проценты! В женщине должна быть загадка! — в вос­торге взвизгнула Зозо.

Эдя цокнул языком.

— Где ты прочитала эту чушь? В женщине не за­гадка должна быть, а разгадка. Загадки-то каждая за­гадывать умеет… Но буду откровенен! В моей ариф­метике есть вопрос с подвисанием. Будущие дети. Девушка мне нужна тихая, добрая, домашняя, а то ро­дится от нее еще одно «я» — чего я с ним делать буду?

Зозо умилилась. Самокритичный Эдя ей нравил­ся. Правда, таковым Хаврон оставался недолго.

— Но я-то еще ладно! А вот если родится еще один Мефодий… — продолжал он.

Услышав такое про Мефа, Зозо вспыхнула и на­несла брату удар ниже пояса.

— А как же Аня?

Хаврон вздрогнул и быстро ответил:

— Аня — это совсем другое.

— Другее, чем эти двенадцать клуш? Почему ее даже в списке нет?

Ответить Эдя не успел. Из коридора раздался вопль. В следующую секунду в комнату, пятясь, вва­лился Игорь Буслаев.

— Там, там! Только я форточку открыл, а отту­да… — крикнул он, задыхаясь.

Эдя и Зозо одновременно задрали головы. В комнату влетел диатезный купидон в сваливаю­щейся офицерской фуражке. Кроме фуражки, на купидоне имелся пояс с пистолетной кобурой, за­вершающей его наряд. Крылышки у купидона тре­щали как несмазанный пропеллер. Вместо лука он держал небольшой арбалет, который был для него слишком тяжел. Заряжен арбалет был не болтом, а настоящей купидоньей стрелой с наконечником в форме сердца.